Про кота этого давно хотел рассказать. Да все как-то повода не было до вчерашнего дня.
Я кошек вообще-то не очень люблю. Ну, как не люблю? Я в них смысла не понимаю. Так сложилось. Из детства, видимо. Если ты вырос между собачьей будкой и конюшней (слева курятник, справа коровник), и круг общения твой в основном четвероног, то все животные волей-неволей выстраиваются в некую дворовую иерархию. По доступности и значимости. Где кошки имеют не то что нулевую, а вообще отрицательную ценность. Ниже, пожалуй, только петух. Сволочь.
Выше всех, конечно, лошади. Тут без вопросов. Небожители. И когда ты протягиваешь ей, вставая на цыпочки, кусок сахара на ладошке, голова опускается откуда-то сверху долго и важно. И это единственная возможность со своего роста заглянуть лошади в глаза. И когда она берет сахар мокрыми и колючими губами, сердце твое тоже встает на цыпочки. Оттого, что до тебя снизошли. Пусть даже за сахар. Пусть. И ты судорожно лезешь второй рукой в карман и заискивающе шепчешь: «Погоди, погоди! У меня еще кусок есть, и хлеб, целая горбушка!» Что бы еще хоть на пару секунд задержать на себе внимание этих огромных непонятных глаз. А если еще позволит осторожно погладить себя по лбу, провести рукой от челки до ноздрей… О, тут уж радости полная жопа.
Отец может, конечно, взять тебя на плечо и дать пообщаться с лошадью на её уровне. Только просить не хочется. А сам он не догадается. Вот странно. Взрослые не понимают, что ли, такой простой вещи? Что равноправное общение может быть только с тем, с кем у тебя глаза вровень? Вещают чего-то откуда-то сверху. Ты же ж или снизойди, или меня подними до себя. Просто же?
Впрочем, отец понимал. Он, к слову, никогда ко мне и не наклонялся. Болела простреленная спина, и он либо ставил меня на подходящую возвышенность, или, чаще, просто сам садился рядом на землю. Конечно, из всех обитателей двора отец был самым авторитетным собеседником, что там говорить. Но не частым. Не намного чаще лошади.
Эх. Жаль, что лошадь во дворе – редкий гость. Зато если тебя берут на конюшню, то можно попроситься верхом. Верхом тоже здорово. Но по-другому. Не видно нифига, кроме гривы и земли где-то далеко внизу, качает и дух захватывает. И не хочется думать, что будет, если отец отпустит уздечку.
- Да отпусти ты гриву! Спину выпрями! Держись за луку!
Я судорожно перехватываю руки, но потом опять. Лука твердая и гладкая. Грива мягкая, режет руки и скользит. Но грива надежней. Она же лошадиная. Кажется, что если отец все-таки отпустит повод, то лука мне не поможет. А грива поможет. Вы никогда не падали во сне с лошади? Я падал. Когда за гриву – падаешь медленно, долго и нестрашно. Как летишь.
Так у меня и осталось к лошадям: снизу вверх. Даже когда потом, спустя много лет, рыжий молодой бес чуть меня не убил. А хозяйка говорит: «Не бери Беса, дурной он! Убьет тебя! Или хоть оседлай!» Да ладно. Мне в седле никогда особо не нравилось. Удобно, конечно. Но неуютно.
За деревню выехали, там он и выстрелил. Ветер в ушах, горизонт качается, дурь в крови. Воля! Что ты! Ага. Проселочная дорога, вдоль телеграфные столбы. Вот под опору такого столба, сделав резкую переставку, он и нырнул. Целил моей башкой в опору. Как я успел нагнуться - не знаю. Только кожу на плече да ребрах содрал.
А он закусил и понес. И еще пару раз нырял, тварь. Да я уж просто вжимался лицом в гриву и молился. Думаю, если бы седло, ему бы как раз хватило этих сантиметров, что бы меня по опоре размазать.
Вернулись – он в пене и я в соплях. Разнуздал, а он глазом косит на меня, ждет. Виноват. Я еще лошадей накормил-обиходил как ни в чем не бывало. А страх настиг, когда уж конюшню закрыл. Так испугался: до тошноты. Не могу уснуть – и все. Только глаза закрою – лечу лицом в эту бетонную опору. Ворочался, ворочался. Едва рассвело - пошел, хозяйку растолкал, взял ключи, открыл конюшню, вывел его. И поехали мы. Тихо и чинно. Как ни в чем не бывало! Вот только тогда меня и отпустило. А он идет, ног в тумане не видно, и глазом на меня косит ехидно. Что, мол, ссышь? Не ссы! И больше потом ни разу не хулиганил. Проверял, что ли?
Ну, про лошадей-то я могу до бесконечности. Хоть мне и не досталось почти. Дед, тот да. Всю жизнь. Отцу поменьше. А я уж краем.
А кто там еще во дворе? По иерархии. Ну, коровы. Корова – животное серьезное. С ней не поиграешь. Не лошадь, конечно, но верхом тоже можно. Когда бабка меня с собой в поле за коровой брала, я туда-то нормально, а обратно устану. Она меня посадит корове на шею, я и еду. Скушно, конечно, и укачивает. У коровы перед лошадью одно преимущество – рога. Сидишь за ними как за пулеметной турелью, и расстреливаешь очередями впередиидущих. То ж ничего. А бывает и уснешь. Свалишься бабке на руки. А однажды, мать рассказывала, я уснул, а бабка не заметила. Корова впереди, бабка заметно сзади. А у нас над воротами перекладина. Бабка кинулась, да поздно. Дак вот, говорят, корова присела и пронесла меня спящего под перекладиной. Враки, думаю. Как корова могла присесть? Уж кто врет, мама ли, бабка? Неважно. Все хвалят умную корову. Хотя с другой стороны, мать не раз при мне рассказывала эту байку людям, которые в коровах толк знают. И ни разу никто не усомнился. Только ахали. Ну, может тут принцип такой: сам красиво соврал, дай соврать другому? Не знаю. Знаю, что корова вроде животное очень тупое и забота о всадниках, пусть и малолетних, ей не свойственна. Да ладно. Пусть будет: красивая байка о необычной корове. А, да! Звали её, конечно, Буренка.
Еще теленок. Вот с теленком поиграть вроде – самое то. Но он, зараза, от коровы ни на шаг. А корова, если чё, может и лизнуть. Или тебя, или теленка. Ей без разницы. Вы думаете, самое страшное у коровы – рога? Да щас. Самое страшное у коровы – язык. Лизнет – мало не покажется.
Свиньи? Свиньи животные себе на уме. И от этого дюже, сцука, опасные. Валяется как колода, потом вдруг подойдет сзади неслышно, как даст со всей дури пятаком под жопу – лети, попердывай. Очень обидно. Так-то они, когда молодые, веселые и играть любят. Только игры у них непонятные. Играет, играет, – хвать за палец. Зубы острые. Кусаются хуже собак. Ну, может у нас просто такие были. Агрессивные.
Да что там говорить, во дворе даже от безмозглых никчемных куриц есть польза. Во-первых – красивые круглые стеклянные гладкие разноцветные горошины. Знаете, нет? Вряд ли. Значит, смотрите. Нужно найти и наколоть разноцветного стекла. Особенно хороши стеклянные изоляторы от ЛЭП, которые крошатся ровными квадратными кристалликами, но пойдет и обычное бутылочное. Скормить его курицам. Потом нужно просто ходить и периодически проверять куриный помет, выковыривая аккуратные разноцветные бусины. Промыть, а когда наберется достаточно, можно выкинуть из калейдоскопа дребедень, что там имеется по умолчанию, засыпать туда эту стеклянную радугу и наслаждаться новыми узорами.
Еще курицы спасают, когда набегаешься так, что аж желудок от голода сведет. А домой забежать и стащить горбушку – тут же поймают и посадят суп хлебать. А нельзя никак, потому что дел и так невпроворот, и враг в лице куста крапивы в углу двора всё наступает, и надо победить его уже окончательно и бесповоротно. А кто кавалерию в атаку поведет? С шашкой наголо и орденом Красного Знамени на грязной майке?
Вот тогда единственное спасение - нырнуть в прохладный курятник и утащить пару-тройку яиц из-под несушки. Тут главное - сделать всё быстро. Чтобы петух не очухался. Сидит, сволочь, на насесте, вроде спит, но один глаз все равно всегда приоткрыт. Нет мерзее животного, чем петух. Кому, скажите, еще придет в голову клюнуть в жопу маленькое беззащитное человеческое существо, которое и заглянуло-то всего на минутку – сп*здить пару никому ненужных яиц, чтобы не умереть с голоду?
Сунуть быстрее за пазуху теплые яйца – и ходу. К будке. Только пятки сверкают. А сзади уже крылья хлоп-хлоп. А сердце от страха туг-дум, туг-дум где-то у горла. Главное – успеть пересечь эту невидимую границу, очерченную длиной собачьей цепи. За которую ни одна петушиная сволочь не сунется. Спрятаться за широкую равнодушную спину невозмутимого Дружка, и уже оттуда можно безнаказанно корчить петуху рожи, показывать язык и спасенную задницу.
Потом забраться в будку, («Дружок, ничего, я тут у тебя?…») где пахнет псиной и соломой, где слева от входа есть тайник, где в уголке среди прочих нужных вещей есть ножик и коробок с солью (хорошо что собаки соль не едят) и второпях высосать, густо посыпая, вязкое, теплое и тягучее месиво (о, кого-то передернуло, да?).
И можно дальше на войну.
А ближе всех, конечно, собаки. По уму, по возрасту, по социальному статусу. Даже длина цепи у собаки и у четырехлетнего пацана примерно одинакова. И главное – по росту. Собака – единственное разумное существо, глаза которого находятся на одном с твоими уровне. Не нужно ни нагибаться, ни задирать голову.
В будке удобно устроить тайник. Сестрицы не полезут, побрезгуют, крали. Чужие побоятся. Взрослые – не смогут. Очень удобно. В будке, играя, можно невзначай уснуть жарким летним полднем. Потому что будка по всем законам стоит в самом прохладном углу двора. А бабка ругается и тащит тебя зачем-то в избу. Хотя понятно же, что в избе гораздо хуже. И спать уже не хочется. Сидя в будке удобно заниматься всякими тайными пацанскими делами. Не боясь быть застатым врасплох. При приближении неприятеля Дружок обязательно звякнет цепью. Или кашлянет. Обязательно.
Дружок, да. Самая первая наша собака, которую я помню. Никогда в жизни я не встречал пса с более нелепой и неподходящей кличкой. Никогда никому этот огромный мрачный непонятной породы пес никаким дружком не был, и быть не мог. Привели нам его какие-то дальние родственники, когда справляться уже не стало сил. Отец, когда увидел, сильно пожалел что согласился.
В деревне не держат крупных собак. Непрактично. Главная функция собаки – лаять. Хорошая хозяйка по лаю пса в день получки определит, в каком состоянии и направлении движется муж, и много ли от той получки осталось. А уж отличить ночью по лаю собак, свой, деревенский идет, или чужак, может даже ребенок.
Так вот. Дружок не лаял. Никогда. Ни на кого. И никогда никому не вилял хвостом. Абсолютно бессмысленное и бесполезное с практической точки зрения животное. В деревне его откровенно боялись. И говорили отцу: «Пристрели ты его, Христа ради. Дождешься беды» Только я да дядька Юра, который иногда брал его с собой на охоту, заступались. Дядьке Юре он в итоге спас жизнь. Дав тридцать секунд, что бы перезарядить ружье пулей. Этой же пулей дядька Юра и снес ему попутно башку. Когда в пяти метрах от тебя напичканный утиной дробью медведь, не больно-то до выбора.
Но это уж совсем другая, и совсем не веселая история. Я вам её потом расскажу. А может и не расскажу.
Вот ведь, а? А хотел же про кота, да? Какая польза от котов, я не понимал и не понимаю. Или валяется целый день, или орет. Даже, помню, попытки приспособить нашего Мурзика на почетную роль первого космонавта окончились полным провалом. На центрифуге он шипел и царапался. При катапультировании орал так, что прибежала соседка. В чей, собственно, огород он и катапультировался. И даже обдристал замечательный новенький скафандр из куска старого рубероида. Позор, короче, а не Юрий Гагарин.
Ладно. А про этого здорового черного наглого и хитрого кота с перебинтованной лапой я вам потом как нибудь расскажу. А то и так уж букв вон сколько.