Взято с Либрусека, пардоньте, если баян, поиском не нашел.
ТАКИ ПРО КРАСНУЮ ШАПОЧКУ
— Деее-дааа! Дееее-даа! Дее-даааа! — маленькая Риточка надрывалась уже несколько минут, ни в какую не желая засыпать. Старый Моня громко вздохнул, поставил на столик свой ежевечерний стакан кефира и повернулся к жене, колдующей с утюгом над кучей свежестиранной детской одежды.
— Бася, мэйдэле[1], таки подойди до внучки, пока она, не дай Бог, не охрипла от своих песен, как старый биндюжник[2] на поминках портового пурыца[3]! Иначе я не знаю, шо ты будешь петь ее матери, когда она вирвет мне последний золотой зуб за такой цурэс[4]!
Бася поставила утюг на доску и выплыла из гостиной. Некоторое время из Риточкиной спальни доносилось воркование, а потом Риточкин голос снова завел свое "Дее-дааа! Дееее-даа!". Бася безоговорочно капитулировала:
— Все! Ша! Я уже иду за этим ленивым старпером, твоим дедом, который достался тебе за то, шо ты так плохо кушаешь! — Бася вышла из спальни, бурча себе под нос, — А мне он за шо достался, я себя спрашиваю? Шоб свести меня в могилу и привести в дом гойку, я себе говорю. Или я не знаю этого старого еврея. Он себе думает, шо он молодой Соломон в гареме. Так он себе думает…
Она вплыла обратно в гостиную и обратилась к мужу:
— Моня, шоб ты скис! — и Бася "перешла на идиш, шоби фэйгэлэ[5] не поняла", — я таки скажу тебе дер ласковый зительворт[6]! Эйфэле просит дер бобе-майсе[7]. Так приподними свой альте тухес[8] и таки скажи ей дер майсе. Шо тебе так тяжело? Ты часами травишь майсы с этим твоим дер милиционэр с цвай этаж за ди флаш шмурдяка, который варит эта курвэ, его жена!
— Ой-вэй, Бася, пуст коп[9]! Шо такое ты говоришь при ребенке! Она же впитывает на ходу, шоб она так ела котлеткес, как она слышит и запоминает этих твоих глупостей! Я таки пойду сказать фэйгэле дер майсе, чем слушать, как ты не любишь человека только за то, шо твой покойный дедушка таки да посещал синагогу!
Моня, кряхтя, выбрался из кресла, запахнул фланелевый халат и решительно зашаркал в Риточкину спальню. Однако на пороге он неожиданно остановился и повернулся к жене:
— Слушай, Бася… А какую сказку ей сказать? Шо я — знаю какие теперь сказки?
— Ой, ну скажи ей какую-нибудь приятную майсу. Ребенку же все равно, она просто хочет слышать твой голос. Она же слушает твой голос четыре года, а не сорок с лишним лет и еще не знает, шо от этого голоса можно повеситься.
Моня закатил глаза и демонстративно вздохнул. Но отвечать жене не стал — Риточкино "деее-дааа!" обрело интонации свиста падающего фугаса. Он вошел в спальню, присел на край внучкиной тахты и нежно погладил Риточку по ручке.
— Ну, моя радость, какую сказку дедушка должен тебе сказать, шоби ты уже заснула и таки совсем немного помолчала до утра, дай тебе Бог никогда не знать, шо такое бессонница?
— Про волка хочу! — требовательно сообщила внучка.
— Зачем тебе за волка? — удивился Моня, — Он целый день носится грязный по своему лесу, ест всякую гадость и не любит дедушку. Я лучше скажу тебе за одну очень умненькую девочку, которая хорошо себя вела и таки удачно женилась за одного очень богатого ювелира, который таки носил ее на руках и сдувал все пылинки…
— Про волка-аааа, про волка-ааа! — захныкала Риточка.
— Бася! — Моня выглянул из спальни, — Она таки хочет сказку за волка. Шо мы знаем за волка?
— Ну как, шо? Моня, там, кажется, был волк, который ел драй штуки поросят..
— Зачем ребенку такая страшная сказка? Зачем ей знать, как болит желудок после свинины, даже если эта женщина, ее мать, давно забыла за кошерную еду? Она думает, шо может кушать шо попало, как эти здоровые гои. Так эти здоровые гои могут кушать огурец с молоком и при этом открыто смеяться в лицо расстройству желудка. Хотя кушать то, шо готовит твоя тетя Циля, безнаказанно не смогут даже самые здоровые гои…
— Деее-дааа! Про волка-аааа!
— Бася?!
— Ой, ну так скажи ей за эту девочку в красной бэрэтке. Которая носила бабушке пирожкес. Там же был волк?
— По-моему был, но он тоже скушал какую-то отраву и ему потом было ниш-гит[10] с животом? Или нет? Таки я не помню… Нет, таки я да помню, но не все. Но я попробую… Слушай, моя радость. Жила-была бабушка. И вот она сказала своей дочке — "Дочка! Или тебе не стыдно? Я всю жизнь надрываюсь, шоби ты стала приличным человеком, так я таки могу когда-нибудь увидеть от тебя немножко нахес[11]?" Ну так та взяла и спекла для бабушки немножко пирожкес. Но этого ж мало — их еще надо было отнести до бабушки. Этих же детей никогда нет, шобы навестить старых родителей. Они же приходят только когда им опять нужны гелт[12]. Тогда они вспоминают про папу и маму. Ты же будешь приходить к дедушке просто так, да, моя жизнь? А не только когда у твоей мамы приключится очередной гелибте[13] и она намылится на шпацир[14]! Ты же будешь приходить, правда? А дедушка всегда даст тебе немножко гелт, шобы ты ни в чем себе не отказывала!
Бася появилась в дверном проеме и "навела порядок":
— Моня, скажи уже за красную бэрэтку и этого шлимазла[15] волка! Шо ты крутишь эйр[16] бедной девочке? Ей не надо знать про шо ты думаешь за свою бестолковую дочь, ей надо знать про ту майсу, которую ты никак не скажешь! Дай ребенку уснуть! Ты сорок шесть лет не даешь спать мне, так пожалей хоть ребенка!
— Ша, Бася! Ша! Шо ты орешь, как торговец дер нашварг[17] в Ханукку возле синагоги? Дай мне немножко тишины, так я таки скажу за волка. А почему волк шлимазл? Я никогда не слышал за волка шоб он был шлимазл?
— Моня, он шлимазл, потому шо ты шлимазл. Вы близнецы, Моня, и вы оба вечно думаете за какие-то гешефты[18], от которых кроме камня в почках ничего не выходит. Зачем этот серый хулиган привязался к бедной девочке?! Зачем тебе эта белобрысая шиксе[19] с драй этаж? Шо ты к ней привязался? Шо ты можешь ей предложить? Твой геморрой? Он таки да у тебя большой, но с другой стороны и одинокой женщине этого может показаться мало.
— Бася, мэйдэле, или ты сразу замолчишь свой пыск или я прямо завтра поеду в Магадан, но уже не по своей воле. Где ты слушала этих гадостей? Ты опять висела на телефоне с твоей сестрой Цилей, шоб мне иметь утренний стул так же легко, как она вечно брешет?! Выйди из комнаты, дай мне сказать за волка!
— Про бэрэтку не забудь, ловэлас с шишками! — Бася гордо покинула дверной проем, как всегда оставив за собой последнее слово.
Моня повернулся к внучке и продолжил:
— Ну так и вот же ж… Так эта дочка, ее мама, позвала свою дочку, ее внучку и сказала ей отнести пирожкес ее бабушке. И она сказала ей — "Ой, на улице так холодно, шо по сравнению с тем, шо там, в нашем холодильнике таки можно кипятить борщ. Так ты подумай своей головой, шо тебе надеть на свою голову и возьми таки ту красную бэрэтку, которую подарила тебе твоя бабушка на мой день рождения, хотя я просила деньгами". С тех пор, моя жизнь, она ее только так и называла — "Красная Бэрэтка твоей бабушки". Девочка надела бэрэтку, взяла пирожкес и таки пошла к бабушке. Ты еще не спишь? Боже ж мой, я уже полночи говорю тебе майсу, а ты такая же благодарная, как твоя чудесная мать и ее чудесная мать. Шо же еще ты хочешь услышать?!
— А где про волка, деда? — спросила Риточка, призвавшая всю свою вредность на помощь в борьбе со сном.
— Ой-вэй, Бася?! Таки шо там с волком? Там вообще был волк, я уже не уверен?!
— Моня, он там был и был такой же шлимазл, как ты, и имел те же цурес, шо и ты!
— Ой, шо ты говоришь?! И это теперь называется детская сказка?! Волк с геморроем?! Боже ж мой, шоб я так жил…
— Какой геморрой, Моня? Причем тут геморрой? Чем ты думаешь — своими шишками сам знаешь где?! У него не был геморрой! У него было еще хуже.
— Мэйдэле, не пугай меня — у меня больное сэрдце! Еще хуже?! Он шо — таки был женат за твою сестру Цилю?! Бедный беззащитный хищник! Как я скажу такие ужасы четырехлетнему ребенку?!
— Моня, слушай сюда и не зли меня на ночь, если эта ночь не хочет стать последней, шоб ты был здоров до ста двадцати, а иначе кто же меня похоронит и женится за эту белобрысую гойку с драй этаж, шоб мне не дожить до такого позора! Этот волк имел твои цурэс — он был глухой, слепой и все время говорил всяких глупостей. Таки скажи уже ребенку майсу! Ну?! Давай — "Волк, волк, а шо у тебя с глазами?"!
— Ой, я таки уже вспомнил! Слушай, моя маленькая, слушай, моя жизнь. Таки волк шо-то имел с этой твоей тетей Цилей, иначе откуда же он узнал про пирожкес и уже ждал девочку, голодный, как твоя бабушка после пасхального обеда у той же тети Цили?
— Моня, ты таки да решил злить меня на ночь, да? — опять послышался Басин голос, — Я шо тебе сказала?! Замолчи свой пыск и скажи уже "Волк, волк, а шо у тебя с глазами?"!
Моня обреченно подхватил:
— Так эта Красная Бэрэтка вошла и спрашивает — "Волк, а шо у тебя с глазами?". "А шо у меня с глазами?" — отвечает волк, — "Шо тебе не так с моими глазами?! Кого ты слушаешь — твою бабушку? Катаракта? Ин хулэм[20]! Таки я прекрасно вижу, даже когда твоя бабушка делает мне фынстер[21] в оба глаза!"
— "А шо у тебя с ушами?"! — опять "подсказала" Бася
— "А шо у тебя с ушами?" — послушался Моня, — спросила тогда Бэрэтка. "А шо у меня с ушами?!" — ответил волк, — "Я прекрасно слышу. Я даже слышал, как твоя бабушка шептала тебе в соседней комнате про полипы. Таки какие полипы?! У меня превосходный слух! И шоб вы все себе так и знали…"
— Моня! — прервала "реплику волка" Бася, — "А шо у тебя с зубами?!"
— А шо у меня с зубами? — испугался Моня, — Шо уже такое?! Коронка потерялась?!
— Та не у тебя! У волка!
— У-у-уфф! Вы таки доведете меня до инфаркта этими дурацкими сказками! Ты шо — сразу не могла сказать?! Ну, слушай, моя жизнь. Так она ему говорит — "А шо такое у тебя с зубами?!" А волк ей отвечает — "А шо у меня с зубами?!". Так Бэрэтка ему тоже отвечает — "А почему ты спрашиваешь? Ты шо — не видишь? Или таки не слышишь?" И шо ты думаешь, моя жизнь? Шо таки ответил волк? И как он уже пожалел, шо таки съел бабушку? Риточка? Риточка? Ой, она таки уснула, моя фэйгэле.
Моня встал, поправил одеяло, осторожно, не дыша, легонько коснулся губами лобика спящей внучки и на цыпочках вышел из спальни, бесшумно притворив за собой дверь.
— Бася? Она таки уснула. Шо я тебе говорил? Ей надо твои майсы? Ей совсем не интересно про волка, тем более, шо ты разве дашь сказать хоть слово? Умная девочка, как ее дедушка. Завтра я таки расскажу ей про ювелира, пусть ребенок порадуется. Все, я ужасно устал, даже кефир допить нет сил. Ой-вэй, я таки уже не мальчик…
В спальне, лежа в кровати рядом с мужем, Бася поворочалась с боку на бок, устраиваясь, и уже полусонно проговорила:
— Моня, ты таки шлимазл. Ты даже майсу сказать не можешь, шоби тебя хотелось послушать. Мне цены нет, ты хоть понимаешь? Сорок шесть лет, подумать только!
Моня повернулся к жене и поцеловал ее в щеку.
— Знаешь, Бася… Я таки вспомнил, какую отраву скушал тот волк… В красной бэрэтке. Таки я понимаю за его живот. Лучше б он просто умер… Спи уже, мэйдэле! Завтра утром я, дай Бог, открою глаза и опять буду тебя терпеть, шоб ты была здорова до ста двадцати. Так дай мне, наконец, немножко той драгоценной тишины, которая отличается от кладбища твоим могучим хропен!
ТАКИ ФЭНТЭЗИ
— Докушала, мамочка? Ну, на здоровьичко! А теперь пижамку и спать, — старая Бася с невыразимым умилением смотрела на внучку.
— Баааа? — шестилетняя Риточка проглотила остатки зефира, допила чай и выбралась из-за стола, — Скааазку!
— Хорошо, моя птичка, — кивнула Бася, — Беги живенько ложись в постель, бабушка сейчас же придёт и расскажет тебе сказку.
— Может, бабушка таки сначала покормит дедушку? — робко поинтересовался старый Моня.
— Нет, ты видишь, какой ты шлимазл? — всплеснула руками Бася, — Даже проголодаться умудряешься именно тогда, когда ребенок просит сказку. Ты шо — не мог проголодаться раньше?
— Я таки мог, — пожал плечами Моня, — Но результат был бы таким же. Ты гуляла с Риточкой, потом купала Риточку, потом кормила Риточку, теперь идёшь говорить Риточке сказку.
— А шо я должна была делать? — тут же завелась Бася, — Запереть грязного и голодного ребенка в паршивой кладовке и бежать жарить тебе паршивую яичницу? Так ты потерпишь еще маленькую капельку и получишь свой ужин!
— Ша, Бася, ша! — Моня примирительно вжал голову в плечи, — Риточка же услышит! Шо я потом скажу ее родителям за нашу некошерную лексику?
— Ну так и замолчи свой рот пять минут, — перешла на шепот Бася.
— Золотко, я уже однажды купился на "пять минут" твоей покойной мамы, шоб ей не знать бессонницы там, где она спит вечным сном…
— Говорю же, шо ты шлимазл! — успела вставить Бася
— … и получил тебя на всю жизнь, дай тебе бог бессмертия, шобы на том свете я утешался выражением лица твоих новых мужей, — продолжил Моня, — Но не надо приближать счастливый момент второго замужества, заставляя меня голодать, тебе ж кусок в горло не полезет за свадебным столом.
— Если ты такой голодный, шо твое брюхо тебе дороже счастья собственной внучки, — решительно сообщила Бася, — то иди и говори ей сказку сам, а я буду жарить эту твою яичницу.
— Я? — испугался Моня, — А шо я знаю за сказки для шестилетних девочек? Нет, я могу, конечно, рассказать ей, как ты обещала меня кормить, пока мы ехали в ЗАГС, но зачем мне учить невинного ребёнка коварству брачной аферистки?
— Господи, Моня, — Бася едва не выронила яйца, которые перед этим достала из холодильника, — Выйти за тебя было таким же удачным гешефтом, как изобретать соевое сало! Вернись уже за сказку, а то у меня таки есть шо сказать ребенку за ее гены прямо им в лицо!
Моня обречённо прошествовал в спальню и сел на край тахты.
— Радость моя, так за шо дедушка скажет тебе сказку? За эту хитрую девочку в стеклянных тапочках или за того ленивого мальчика с длинным шнобелем?
— Не хочу про Золушку, не хочу про Буратино, — отрезала Риточка, — Хочу фэнтэзи. Про Чёрного Властелина хочу, деда!
— Боже мой, Бася, она хочет, шобы я нафэнтазировал.
— Нашла кого просить! — хмыкнула Бася, — Я за сорок восемь лет не видела от этого старпера даже намёка на фэнтазию.
— Шо ты такое говоришь, женщина?! — возмутился Моня, — Риточке еще слишком рано для фэнтазий, а мне уже слишком поздно! Шо я скажу ее родителям за нашу моральную распущенность? И шо такое этот чёрный властелин?
— А шварце пурыц, Моня, — моментально нашлась Бася, — Может, это как Америка?
— А? Шо за поц? — не расслышал Моня, — Шо он может какой мерять? Зачем я буду говорить ребенку за феркактого поца?
— Боже мой, ты еще и глухой, — вздохнула Бася из кухни, — Моня, шварце пурыц — это самый главный негр в мире. Говори уже деточке за главного негра и иди есть свою яичницу.
— Бася, золото, пока я тут буду фэнтазировать малышку, моя яичница совсем остынет!
— Таки не переживай, я её грею своим телом. Говори уже сказку и говори быстрее, а то из твоей яичницы вылупится цыплёнок табака.
Моня подтянул одеяло, укутывая внучку, пожевал губами и начал рассказывать:
— Одна женщина плохо училась и поэтому родила негра. И назвала его… Властелином. Потому шо не называть же негра Иваном или, не дай бог, Абрамом. А когда мальчик подрос, то стал делать сплошную шкоду, потому шо дружил с хулиганами.
— С орками он дружил, — поправила полусонная Риточка.
— Да уж конечно не с Кацами, — согласился Моня, — Так вот, он только и знал, шо делать пакости и говорить всем гадости. Боже ж мой… так выходит, шо твоя тётя Циля тоже Чёрный Властелин?
— Моня, как ты думаешь, омлэт не станет нежнее, если его выложить на твою лысину? — негромко спросила Бася, — А сверху таки накрыть сковородкой, шобы не стыло?
— А шо я сказал? — буркнул Моня через плечо, — Я вообще молчу. Так вот этот мальчик, рыбонька моя, вытворял чёрт знает шо такое..
— Деда, он творил Вселенское Зло, — снова поправила старика Риточка.
— Ой-вэй, так в этом всё дело? — обрадовался Моня, — Так тут и придумывать ничего не надо, я уже знаю, за какие дела придумали этих сказок. Тоже мне, майсы-фэнтазии! Значит так, однажды Властелин сидел дома и вдруг в дверь позвонили. Тогда он пошёл открывать дверь, хотя сам себе подумал, шо таки не стоит этого делать. А там стояли два шейгица в чёрных масках, с белым конвертом.
— Это были назгулы… - пробормотала малышка,
— Ну пускай назгулы, — кивнул Моня, — И они сразу спросили — "Это вы Властелин?" Так Властелин им утвердительно ответил — "А шо?" Так эти твои назгулы дали ему конверт и сказали читать. "Это мне?" — спросил Властелин. "Нет, это Рабиновичу!" — ответили ему назгулы. "Так Рабинович тут не живёт! Жаль, шо вам так некогда зайти!" — обрадовался Властелин и уже хотел закрыть дверь, но один назгул сказал — "Ой, мы таки хочим войти!", а второй сказал — "Очень жаль за Рабиновича, потому шо тогда это вам." Властелин взял конверт, открыл его, вытащил письмо и спросил — "А про шо тут написано, вы случайно не знаете?" "Ой-вэй, а шо по поводу прочитать?" — спросили его шейгицы-назгулы. Так Властелин понял, шо все свои и стал читать. И шо же там было написано? А там, на минуточку, было написано — "Сим уведомляем получателя сего, что единогласным решением Темного Синода он избран Великим и Беспощадным Властелином Тьмы. Решение вступает в силу с момента прочтения этого документа получателем и произнесением им ритуального словосочетания, выражающего согласие".
— Шоб я так жила… - донеслось из кухни.
— Вот именно! — подхватил Моня, — Тут раздался такой гром, будто нам на голову свалилась твоя тетя Циля, эти двое в масках упали на колени и сказали — "Мы таки ждем твоих приказов, Великий Чёрный Властелин! Так Властелин сказал им — "Слушайте, а шо, если я теперь прикажу таки всучить эту бумажку Рабиновичу и пускай он потом крутит вам пуговицы?" Но эти твои назгулы уже продались Черному Властелину, поэтому стали тут же донимать его всякими Мировыми Проблемами. Они начали говорить ему за Вселенское Зло. Они стали ныть, шо Протоколы не подписаны, а мудрецы ударились в Большой Спорт. И шо Всемирный Заговор трещит по швам, потому шо ж никто им не управляет. И шо Запасы Крови не обновлялись уже триста лет. И вообще, в Кране полным-полно Воды, шо переходит уже Всякие Границы!
— Моня, ты с ума сошёл! — Бася выросла в дверном проёме и погрозила мужу сковородкой, — Шо за глупости ты говоришь бедной девочке?
— А как я объясню ребенку, за шо Властелина все так сильно не любили? — развёл руками Моня, — Только за то, шо он был негр? Шо я потом скажу ее родителям за нашу расовую непримиримость?!
— Скажи уже малышке за Победу Добра и иди кушать яичницу, — прошипела Бася, — Шоб я скисла, если я еще раз пущу тебя говорить девочке сказки, потому шо от твоих сказок хочется стать тараканом и броситься под тапочек!
Моня вздохнул и послушно приступил к кульминации.
— Так пока они так строили свои Чёрные Планы и совсем забыли смотреть по сторонам, в дверь опять позвонили. Ну, Властелин сказал назгулам — "Постойте меня тут немного", а сам пошёл и открыл дверь, хотя обратно подумал себе, шо второй раз уж точно не стоит этого делать. А там были милиционэры, которые пришли положить конец Вселенскому Злу, потому шо соседи таки уже открыто возмущались гвалтом.
— Леголас и Гимли пришли, да, деда? — прошептала Риточка сквозь сон, — Эльф и гном.
— Братья-милиционэры, птичка моя? Хм… Бася? — Моня встал и выглянул из спальни, — Ты когда-нибудь слышала за милиционэров с фамилией Эльфигном? Лично я не встречал ничего сказочнее инспектора Пилипчука. Хотя ну вот был же сантехник Баринбойм..
Бася застонала и демонстративно повернулась к мужу спиной. Моня пожал плечами, вернулся на край тахты и продолжил:
— Значит, эти твои братья Эльфигном не стали даже разбираться с бандитами, а тут же всех арестовали. Так Добро таки победило Зло, потому шо Добро всегда побеждает Зло, кроме случаев замужества твоей бабушки Баси, второй из которых я уже не увижу, но ты увидишь и поймёшь, шо дедушка Моня таки был немножечко прав. А теперь спи, моя радость. Или ты уже спишь? Она уже спит. Правильно, или самое главное она не услышала! Пакости какого-то негра ей интереснее мучений собственного дедушки. Ну пускай тебе снится твой любимый зэфир, моя птичка. Пока дедушка жив, у тебя всегда будет зэфир и кому послушать за несправедливость этого мира.
Тихонько шаркая, старый Моня вышел из спальни, прошёл в кухню и сел за стол.
— Бася, сэрдце? Или я уже могу наконец скушать этот твой яйцовый студень? Потому шо дикий зверь во мне уже совсем завидует ожирэнию того заморыша суслика, которого мы вчера видели в телевизор.
Бася поставила перед мужем тарелки с яичницей и салатом, намазала маслом ломоть хлеба, придвинула чашку с дымящимся чаем.
— Кушай, пока не остыло, — хмыкнула она, — Ты ж мой мишпуха Гримм в куче Маршака! Когда я слушаю, как ты фэнтазируешь нашу рыбоньку, я таки понимаю, шо именно такого, необходимого слабой женщине в сильном возрасте, я в тебе нашла.
— Каменую штену? — спросил Моня с набитым ртом.
— Шнотворное! — ответила Бася и выплыла из кухни с видом победителя.
НЕДОСМОТР
— Уф, мать моя женщина… Эта гора когда-нибудь кончится или это меня совсем кончится до того? Ох, праотец Авраам… Почему не Аарон, в самом деле?! Он таки старше, но он выспался и у него нога на три размера больше. Нехай бы он и пёрся на эту гору. Ой-вэй, шоб я так жил. Нет, шо я такое говорю?! Если б я так жил, я б давно и неожиданно умер. По доброй воле так высоко не залазят или я не очень понимаю за эту жизнь.
— Узри меня, Моисей!
— Ой, дайте отдышаться. Какое такое узри, если у меня темно в глазах? Я пожилой и не очень здоровый человек, я не могу тут же зрить и тут же пытаться не умереть. Нет, может вы хочете, шобы я сначала умер, но тогда я за себя уже не ручаюсь, вы же понимаете. И кто, интересно, скажет за вас людям? Шо вам пользы от того, шо один не очень живой я спокойно выслушает шо там вам есть сказать, но, на минуточку, не расскажет людям, которые вдруг очень хочут услышать? А самое главное, вы так и не узнаете шо мне есть сказать вам обратно на шо там вам есть сказать мне в первую очередь! Вы же прекрасно понимаете, шо мне таки ещё как есть шо вам ответить, но делаете всё, шобы лишить себя этой маленькой радости. Дайте мне уже отдышаться, шо вы заставляете меня всё время оправдываться?!
— Замолчи, наконец, и узри меня, Моисей! Я дам тебе заповедь!
— Хорошо, я молчу. Раз вы оставили в покое выслушать, так я буду красноречиво смотреть молча и вам придётся переспрашивать. Только одну? Вы вымотали из меня всю душу ради одной маленькой заповеди? Будьте великодушны, нехай их будет хотя бы две? Иначе шо я скажу людям?
— Вот моя заповедь: Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицом Моим.
— Хорошо. Но вы обещали две. И потом, я вас таки умоляю, какие такие другие? Шоб я сдох, если пойду на ещё одну такую гору, потому шо тогда я все равно сдохну, шо совсем не входит в мои планы теперь, когда вы должны мне вторую заповедь. И если мне уже приспичит, так я лучше вырежу вам доверенное лицо и передам всё через него. Я вырежу это лицо из камня, шоб не возникало даже тени сомнений в его умении хранить тайны. Так мы договорились?
— Вот вторая заповедь: Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им.
- Или мы ни разу не договорились и вы не хочете доверенное лицо? Я понял, всё останется между нами. Но вы же понимаете, шо я не могу не посвящать во всё мою жену Сипфорелэ, потому шо в этом разе "между нами" очень быстро сократится до вас одного, а тогда зачем вам напрасно тратить слова на меня? Ради бога, лучше расскажите сразу Сипфорелэ.
— Так… Вот тебе третья заповедь: Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно.
— Хорошо. Я ещё сразу понял, шо в любом случае мне будет мало места и даже не будет кому пожаловаться, хотя вы и пошли мне навстречу в плане количества. Так шо? Раз вас охватила неземная щедрость, я наверное пойду к людям, как вы считаете? Не хочу вам мешать, зайду ещё как-нибудь гораздо попозже и вы снова запретите мне шо захотите в пределах разумного, потому шо я же вам полностью доверяю, как будто у меня есть выбор!
— Ну уж нет. Вот тебе четвёртая заповедь: Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя.
— Ой-вэй, вы так добры, шо моё сердце может даже не выдержать такой дикой радости! Так я могу раз в неделю навещать мою другую жену, Фарбиселэ, и сказать Сипфорелэ, шо так положено и мне велели? Тем более, шо она всё равно эфиопка и ничего не смыслит в наших с вами делах. В смысле, Фарбиселэ, а не Сипфорелэ. Нет, вы не подумайте, шо у меня полная голова глупостей, то есть, глупостей в ней есть, но не в этом разе, потому шо тут речь за этих наших отпрысков, которые не то шо меня с вами — маму родную не хочут слушаться, а ищут тех самых глупостей, за которые вы чуть не подумали на меня. Я шо хочу сказать…
— Ты навёл меня на хорошую мысль. Вот тебе пятая заповедь: Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, даёт тебе.
— Не думайте даже беспокоиться, я всё передам. Но если вы хочете знать, то шо-то в районе мягкого места мне намекает, шо с мамой вы таки погорячились и мы все ещё будем не раз и очень сильно за это пожалеть! Так вы уже будьте так любезны и придумайте, как оградить бедных женщин от справедливого гнева этих цветов жизни, которые прыгают прямо с горшка нам на шею быстрее, чем та саранча, которой вы так любезно поделились с фараоном. Или вы понимаете, об чём я?
— Не убивай!
— В каком, интересно, смысле?
— Моисей, это заповедь! И, кажется, далеко не последняя…
— Шо же вы сразу не сказали? Я думал, шо вы просите за кого-то конкретно и уже весь извёлся. Вы же знаете, как я не люблю этих загадок. И потом, вы же не станете вести разговоров с этим засранцем Мернептахом на предмет моей якобы дружбы с милашками Иситнофретелэ и Бентанателэ? Потому шо тогда я бы сказал, шо вы таки нашли кого слушать, шо меня очень удивляет и даже огорчает, хотя вам таки виднее.
— Не прелюбодействуй!
— А? А! Это таки да очень хорошая рекомендация и вы знаете, с каким уважением я отношусь к вашим советам, но посудите сами — как еще отдохнуть бедному скитальцу, у которого на руках две жены, шестьсот тысяч голодных ртов и почти миллион единственно правильных собственных мнений?
— Моисей, это не рекомендация! Это тоже заповедь!
— Шо, опять? Шо ж все время ничего нельзя и куда это годится?! Таки пожалейте себя, вы ж уже не можете остановиться. Нет, если вы обратно настаиваете…
— Нет, ты не угомонишься, так? Получи восьмую заповедь: не кради!
— Ой-вэй… Я таки, на минуточку, не очень хорошо себе представляю, шо, интересно, мог наплести вам этот неблагодарный поц Рагуил, шоб он так мучился бессонницей, как я пальцем не тронул даже самого задрипанного барашка из его стада…
— Девятая заповедь: Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего!
— Мать моя женщина. Таки я теперь молчу, как рыба об лёд. Шо такое, послушайте сюда? Вам слово, вы в ответ десять! Ой… Я не это имел в виду, клянусь здоровьем, от которого вы совсем хочете не оставить камня на камне везде, кроме почек!
— Поздно! И десятая: Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего!
— А зачем два раза? Или я плохо помню, шо вряд ли, или всё это вы нам уже запретили до того, как я стал рыбой.
— А это, шлимазл, шобы тебе жизнь, на минуточку, мёдом не казалась. Таки повтори скоренько, шо я только шо…
— Ай, не прошло и полчаса, а вы уже заговорили, как человек.
— Тьфу ты, привязалось! Моисей!! Еще одно слово — и казни египетские покажутся тебе детским лепетом! Повтори мои заповеди!
— Ой-вэй… Вы таки меня простите, но вы сами не очень сильно знаете, шо хочете. Так мне молчать, или повторять, или обе сразу? Нет, вы хоть сами представляете, шо за народ вы только шо придумали? Они будут всю жизнь жаловаться, шо им слова не дают сказать, шо им всё нельзя, разрываться между жёнами и мамами, удивляться, шо их совсем никто не любит, но свято верить в свою избранность и считать жизнь вечным праздником с частыми перерывами на опять же праздники, от которых надо отдыхать каждую субботу, потому шо ж это главный праздник. Нет, за жизнь не сахар вы очень правильно подметили, но с вами таки некому будет согласиться, вам надоест и вы передумаете. Шо ж, воля ваша или как будто у меня есть выбор. Так я понёс людям?
— Иди!
Сгибаясь под тяжестью скрижалей, Моисей стал медленно спускаться с горы Синай. В ушах шумело. То ли от усталости, то ли от хамсина. То ли… просто удаляющийся шёпот?
— Ой таки вэй… Ну и народ… Нет, они, конечно, умные, весёлые, неунывающие. Но… Шо-то мне где-то начинает казаться, шо заповедь "не спорь" таки основная и в таком разе я еще очень сильно пожалею за свою лаконичность..
ПАДЕНИЕ
— Таки здравствуйте, пан Яша. Как ваш гастрит?
— Мадам Роза, или мы с ним рады вас видеть! Это такое счастье, что моё сердце хочет вырваться из груди и порхать под потолком, как пришибленная птица.
— Пан Яша, держите ваше сердце в его отведённом помещении, зачем мне птица над головой, у меня новая шляпка. Если вы хотите порадовать опытную женщину, так отставьте в покое распускать внутренние органы и предложите что-то неожиданного.
— Мадам Роза! Таки у меня есть показать вам такое предложение, что отказаться от посмотреть и потрогать будет сумасшествием.
— Ах, пан Яша, порядочная женщина разве может позволить себе такое удовольствие?
— Об чем вы говорите, мадам Роза? Выбросьте из головы переживать за моральный облик и дайте волю своему желанию.
— Пан Яша, я таки с интересом взгляну на ваше предложение и даже охотно его пощупаю, но что я скажу мужу, когда он расстроится?
— Почему он должен расстроиться, мадам Роза? Или пан Додик не видит этих шикарных форм лучше всех нас? Весь город спит и видит, а он не видит?
— Вы таки думаете, что он не будет против? И что если он таки да будет против, то мне отыщется что сказать ему за его скандальный характер?
— Мадам Роза, я таки уверен, что на этом характере не останется живого места, если он только подумает против.
— А мне потом не будет жалко за мою доверчивость и безотказность, пан Яша?
— Вы таки меня обижаете. Или я хоть раз обманул ожидания женщины?!
— Боже мой, пан Яша, моё сердце уже бьется так сильно, что слышит весь город. Не томите, показывайте ваше предложение.
— Ах, мадам Роза, не дышите так часто, уже совсем не надо меня больше уговаривать. Я же иду вам навстречу всем моим целиком и полностью, не взирая на ваши…
— …целлюлит и полноту.
— Боже упаси! Или я не понимаю за роскошных..
— Пан Яша, таки хватит слов.
— Смотрите сюда, мадам Роза, и начинайте широко улыбаться. Прочь покровы. Внимание! Сейчас…
— Пан Яша, если у вас и там птичка, то я уже не сильно удивлюсь, но моё горе не будет иметь границ, так себе и знайте.
— Вуаля!
— Ой, мне плохо!
— Что мы имеем сказать за форму?
— Ой, я сейчас умру! Что можно сказать за такую форму? Это ж таки форма!
— А что мы имеете сказать за размер?
— Ой, я больше не могу! Что можно сказать за этот размер? Это ж таки размер!
— Так у этого скромного пана есть, что хочет женщина и вам совсем нечего сказать за наоборот?
— Пан Яша, что ж вам не стыдно доводить больную женщину до приступа!
— Слушайте сюда, мадам Роза, и не брешите себе — или это можно не хотеть?
— Ах, пан Яша, вы заставляете меня забыть за здоровый цвет лица. Эта багровая бледность таки вся на вашей совести.
— Нет, конечно, мадам Роза, вы можете заставить себя отказаться от счастья, которое само стоит на вашем горизонте..
— Вы способны уговорить камень, пан Яша, что уже сказать за слабую женщину. Пускай это аморально, но я не имею сил не пойти у вас на поводу. Давайте же скорее где раздеться!
— Святые слова, мадам Роза, и пускай ребе Изя гонит меня из синагоги, если вы хоть на секундочку пожалеете о содеянном.
И галантерейщик Яков повернулся к помощнице:
— Дина, золотце, помогите мадам Розе примерить этот французский пеньюар и нехай пан Додик бросит в меня камень, если каждый мужчина в нашем городе не мечтал бы видеть свою цыпочку в таком кляре!
ТАКИ ЛЮБОВЬ
— Сегодня ты иди говорить сказку, — сообщил Моня непререкаемым тоном, — У меня совсем не осталось никаких сил после этой прогулки! Видит бог, Мойшу так не утомил шпацир по пустыне, как этот чудесный ребёнок имеет шило в самом неподходящем месте, шо довольно таки странно. Где оно там помещается, когда все, положенное нашей семье, неподходящее место досталось твоей сестре Циле?
— Это у тебя язык в самом неподходящем месте, — возмущённо сообщила Бася, — Он там болтается без дела вместо того шобы приносить хоть капельку пользы. И если тебе так не нравится то самое место Цили, так шо ты на него пялишься все эти годы?
— Мейделе, я тебя умоляю! — Моня усмехнулся, — Уже так, как я стараюсь не смотреть, ну так оно же заслоняет весь мир, плотоядно виляет и назло мне таскает за собой всю остальную Цилю. Или ещё знаешь шо?
— Не знаю и не хочу знать, — отрезала Бася, — У меня вся голова беременная через твоих глупостей! Или ты идёшь говорить Риточке сказку, или говоришь сказку мне. За таинственный выезд на зимнюю рыбалку прошлым годом и феномен крепкого загара в карельскую стужу. Я ещё не довыяснила кое-каких моментов. Ну? Или шо мы будем делать?
— Ша, Бася! — деланно испугался Моня, — Таки почему одно из двух всю дорогу выходит по-твоему? Я иду говорить сказку Риточке, потому шо она видит в дедушке человека, а через твоих подозрений чувствуешь себя шерстяным носком в когтях голодной моли.
Моня поднялся из кресла и направился к туалету.
— Где ты пошёл, шлимазл? — окликнула его жена, — Риточка в спальне.
— Так шо мне теперь, лопнуть? — спокойно спросил Моня, оборачиваясь, — Организм просится на воздух, мейделе, а это сильнее страха. Я только туда и уже сразу обратно.
— Шо значит сразу обратно? Во вторую очередь сходи до ванной! — тут же рассердилась Бася, — Или ты собрался этими руками говорить моей внучке сказку, я таки извиняюсь?!
— Я буду говорить ротом, — с достоинством успокоил жену Моня, — Но с чистой совестью и легким сердцем. Так мне ходить или ребёнок должен заснуть обиженный, потому шо её бабушка разводит мне фанаберии?
— Сделай уже так, шоб я тебя искала, — милостиво разрешила Бася.
Вымыв руки и демонстративно хлопнув дверью ванной, Моня прошёл в комнату внучки, поправил одеяло и присел на край кровати.
— Так за кого мы поговорим сегодня, мамочка? — поинтересовался он.
— Деда, расскажи мне сказку про любовь? — попросила Риточка.
— Рыбонька, зачем тебе за любовь? Ты — ещё, а я — уже в том возрасте, когда химия внутри не отравляет физику снаружи, — покачал головой Моня, — И потом, эти сказки таки вечно плохо кончаются
— А сделай так, шобы кончилось хорошо, — посоветовала Бася из гостиной, — Говори как за себя. Или может быть тебя шо-то не устраивает?
Моня подвинулся ближе к изголовью и заговорил тише:
— Рыбонька, я буду говорить тихохоньким тоном, шобы твоя бабушка думала, шо я посеял голос от восторга. Так кто там у нас кому любит?
— Хочу сказку про Василису, — сообщила Риточка, — И Ивана-царевича. Он герой и у них любовь. Рассказывай дальше, деда.
— Фейгеле, — заметил Моня с сомнением, непроизвольно повышая голос, — Царевич, в принципе, хорошая фамилия. Не как Рабинович, но звучит успокаивающе. А вот имя меня беспокоит. Почему так? Шо, совсем нет Давида или, в худом разе, Миши? Хотя Миши тоже теперь кто попало. Они же себе думают, шо раз Миша, так обязательно умный. Но шо характерно, этот кто угодно Миша таки всю дорогу виноват во всех цурес. Теперь зачем ему нужна ещё одна головная боль в лице Василисы?
— Потому что она умница, красавица и принцесса, — внесла ясность Риточка.
— Но при этом Василиса?
— Да, деда. Прекрасная.
— Если бедную девушку ни за шо, ни про шо угораздило Василисой, мамочка, то конечно лучше Прекрасной, чем Зильберштрухтер, — кивнул Моня, — Но тоже трагедия.
— Моня, не крути девочке пуговицы, — вмешалась Бася из гостиной, — Шобы говорить майсы за любовь, так русских сказок самое то. Или ты хочешь говорить Риточке за царя Соломона, который превратил свою жизнь в гарем и с того раза знал сплошные страшные муки, пока не умер окончательно?
— Ну, мейделе, — Моня пожал плечами, — Ты же знаешь, этим мудрым книгам тоже нельзя везде верить.
— Ну пускай, — уступила Бася, — Пускай у Соломона была не тысяча шиксе, а всего половина.
— Нет, тут я как раз таки верю, — заметил Моня, — Но шобы через это мучились и аж умирали? Нет, я ещё понимаю, если бы одной из его жён была твоя сес..
— Моня, — ласково перебила мужа Бася, — Я не могу устроить тебе гарем, но таки да могу устроить тебе шикарный гембель. Отчепись уже от Цили и бекицер вернись за сказку.
— Значит так, — Моня поёрзал, устраиваясь поудобнее, — Жила-была одна Василиса. Её папа так прилично зарабатывал, шо однажды пришёл Иван Царевич и сказал — "Дорогой папа, я хочу жениться за вашу дочь". А папа ответил — "Я бы таки не против, но её как раз очень вовремя нету дома".
— Она у Кощея! — встрепенулась Риточка, — И царевич сразу вскочил на коня и поехал за ней.
— "Она в гостях у Кощея на все летние каникулы" — подхватил Моня, — Так Иван Царевич сказал — "У меня во дворе лошадь, я её сейчас привезу". А папа ответил — "Не надо возить лошадь, молодой человек, будь умнее и нехай лошадь возит тебя"
— Моня, таки шути со стороны лошади, — предложила Бася из гостиной, — Потому шо со стороны папы ты шутишь так, шо хочется подавиться овсом.
— Мейделе, — фыркнул Моня, — Тебе напомнить, как шутил твой покойный папа, когда я пришёл с предложением? "Молодой человек, нельзя же так упрямо ошибаться дверью уже полтора года. Отнесите этих цветов вдове Кац этажом ниже, таки там вы рискуете встретить понимание."
— Мой покойный папа удачно воскрес в тебе, когда ты шутил со своим собственным будущим зятем, — не осталась в долгу Бася, — Начинай уже заканчивать эту сказку.
Моня погладил внучку по руке.
— Теперь слушай дальше, фейгеле. Папа с Царевичем так увлеклись беседой, шо забыли сохранять тишину и разбудили Василису, которая не выспалась и сделала своему папе назло. Так Иван-царевич увидел Василису и сказал — "Раз твоя дочь таки дома, то я обратно хочу её в жены". А папа сказал — "Вот тебе дуля, Василиса в жизни не согласится!" Так Иван Царевич сказал — "Вот тебе две, она уже согласилась!" А папа сказал — "Ша! Не все так просто. А как я знаю, шо твоя любовь выдержит любое испытание?" Так Иван ответил — "За какое испытание мы говорим? Я образованный человек и не собираюсь торговаться в слепую" А папа сказал — "Мы говорим за мою дочь, на минуточку!". Так Царевич не на шутку испугался и сам спросил — "Я извиняюсь, шо — ещё одна дочь?"
— Деда, разве у Василисы была сестра? — спросила Риточка.
— Слушай сюда ушами, рыбонька, — Моня наставительно поднял палец, — Счастье всегда коварно. Так шо мы с тобой не будем удивляться, шо там была сестра, а будем радоваться, шо там не было три ребёнка от первого брака. Значит, Василиса сказала, шо таки да хочет замуж за Царевича. Так папа сказал — "Я ещё не уверен, шо этот Царевич таки подходящая партия для моей дочери. Я должен крепко подумать".
— Моня, отпусти уже несчастную девушку замуж, а собственную внучку спать! — снова послышался Басин голос.
Моня вздохнул и дал добро:
— Тогда эта Василиса сделала то самое, шо так любит вечно делать твоя бабушка, когда хочет всё по-своему. Это делается вот так…
Он прижал одну руку ко лбу, вторую — к сердцу, закатил глаза и дрожащим голосом произнёс:
— Ой, сердце! Ой, не могу дышать!
Бася немедленно выросла в дверях, оценила ситуацию и облегчённо выдохнула.
— Моня, шоб ты сдох, я чуть не собралась уже переживать за твою жизнь, не дай бог!
— Таки за этих лет даже глухой овладел бы нужной интонацией, мейделе, — усмехнулся Моня, — Я же сорок три года каждый день наблюдаю генеральные репетиции.
— Нет, ты видела, рыбонька? — обратилась Бася к внучке, — Теперь ты понимаешь, шо любовь и царевичи бывает только в сказках, а в жизни встречаются только мигрень и шлимазлы? Спи, мамочка, бабушка сейчас спасёт тебя от юмора твоего дедушки.
— Ба? Можно сегодня спать с тобой? — Риточка хитренько сморщила носик, — А то вдруг за мной ночью придёт шлимазл?
Бася с улыбкой посмотрела на неё, осторожно взяла внучку на руки и понесла в свою спальню, тихонько бормоча:
— Сегодня ты можешь спать с бабушкой, моя жизнь. Даже если я заимела себе это добро в лице твоего дедушки, то меньшее из двух зол в лице твоей бабушки таки может иногда тебя побаловать.
— Бася? — голос мужа заставил её остановиться, — Мне шо — спать у Риточки? А если я проснусь утром один, вдруг со сна подумаю, шо не дай бог холостой, и обрадуюсь до инфаркта?
— Спи уже! — сердито зашипела Бася, — Он холостой! Ты ж без меня сдохнешь от голода, грязи и тоски.
— Ой, только не надо делать волны в тазике! — Моня изобразил возмущение, но чувствовалось, что он улыбается, — Или я не проживу один!
— Во сне! — твёрдо пообещала Бася и тоже улыбнулась, — Так шо молись за мою долгую жизнь, потому шо если вдруг таки да не дай бог, я из последних сил попрошу Цилю крепко за тобой присматривать!
НАЛЁТ
— И откуда таки на нас свалилась эта цаца, Жора? — спросил мужчина постарше.
— Цацу прислали аж из Житомира, — ответил мужчина помладше, — Теперь цаца целыми днями звонит обратно в свой великий Житомир, шобы поплакать за жизнь в нашем захолустье.
— Шо вы говорите? — мужчина постарше дёрнул подбородком, — Я всегда утверждал, шо телефон в сберкассе должен иметь выход только на милицию. Почему три целых клиента должны ждать вот уже целое утро, пока цаца наговорится и соизволит принять деньги на книжку? Я всецело поддерживаю эту пожилую даму!
— Миша, я таки не очень понимаю эту вашу махинацию с дробями, но крепко уважаю целостность вашего мнения, — кивнул мужчина помладше.
— Слушайте меня свободным ухом, столичная цаца! — возмущалась тем временем пожилая дама, — У меня больше дел, чем у вас пустоты под бигудями. Оставьте в покое варнякать по телефону, начните обслуживать население! Мы устали слушать за ваши мансы и хочим пополнить книжки.
Дверь распахнулась и в помещение вошли трое мужчин. Один из них направился к окошку кассы, второй остановился в центре комнаты, а третий заложил дверь, просунув ножку стула в ручки.
— Дамы и господа, ша! — сообщил первый, — Я не стану брехать, шо никто не пострадает, но если будет тихо, то может оказаться, шо я зря переживал за ваше здоровье. С другого бока, на дверях стоит вооружённый Йося, а прямо рядом с вами стоит вооружённый Додик, шо уже кое-шо за тишину, как вы думаете?
Он наклонился к окошку и с улыбкой поинтересовался:
— Имею до вас два вопроса — как зовут такую милую барышню и держите руки так, шобы я их видел даже закрытыми глазами. Я — Беня, если вы не вдруг не знаете. Но если вы таки вдруг не знаете, то это револьвер, шо уже кое-шо за меня, как вы думаете?
— Я дико извиняюсь, Беня, — подал голос мужчина постарше, — Но цаца приехала из Житомира и очень даже может не знать за Беню. Я совсем не удивлюсь, если цаца не знает даже за револьвер.
Девушка-кассир возмущенно фыркнула, с треском положила трубку, встала и откинула назад каштановые волосы, закрывавшие лицо.
— Знаете шо, знаменитый на весь город Беня? Вы так размахиваете своим пистолетом, как будто он ваша единственная гордость. Если хочите знать, меня зовут Ляля.
— Цацу зовут Ляля, — закатила глаза пожилая дама, — Тикай-ховайся, Житомир на тропе войны.
Беня прищурил левый глаз, оценивая красоту девушки, и спокойно осведомился:
— Ляля, зачем вы говорите злых слов, Ляля? Я шёл сюдой и думал за кассу. Теперь я стою в кассе и думаю за вас. А время тем временем исходит на пшик и деньги до сих пор не перешли из вашей симпатичной конторки в наши вооруженные до зубов руки. Скажите, Ляля, вы думаете, шо так должно быть? Или вам капельку кажется, шо я таки сбился с курса?
— Скажите, Беня, это шо, налёт? — возбуждённо поинтересовался мужчина помладше, — Так наверное, нам пора лежать тихо и делать вид, шо мы вас в упор не видим. И мы хочим вас заверить со страшной силой, шо даже самого маленького звука в ваш уважаемый адрес… — Жора, замолчите свой рот! — дёрнул того за рукав мужчина постарше, — Беня работает! Шо вы буркочите ему под горячую руку?! Ляжьте уже на пол. Где вы пошли ложиться, шлимазл в жилетке? Там уважаемый Беня может, не дай бог, через вас споткнуться на каждом шагу.
— Знаешь, Беня, — вежливо заметил Йося, — Я слушал твоих последних слов и задумался.
— За какой предмет ты задумался, Йося? — спросил Беня.
— Я задумался за курс валют, — ответил тот, — Ты будешь смеяться, но я начинаю иметь за него сомнений.
— Нашёл время, малохольный! — хмыкнул Додик, — Давай сначала вынесем валют, а потом начнём думать за ихние курсы.
— А вот таки нет, Додик, — помотал головой Йося, — Думать надо именно сию минуту. Потому шо если валюта пойдёт коротким курсом на выход, то мне, с тяжеленными мешками, придётся всю дорогу переступать через этого поца на полу. Так я скажу тебе, Додик, шо меня это слабо радует.
— Боже мой, Йося, кончай уже быть маленьким мальчиком твоей уважаемой мамочки, — пожал плечами Додик, — Ходи прямо по этому поцу. Я еще не слышал хоть за одного человека, которого бы раздавили деньги.
— Жора, скоренько ползите сюдой до меня, освободите дорогу людям, — моментально понял ситуацию мужчина постарше, — Им же таскать тяжестей! Шо вы там развалились в центре помещения, как провинциальная доярка на городском пляжу? Мадам, и вы тоже ляжьте уже, сколько можно задерживать людей? Им таки надо работать.
— Вы серьезно имеете думать, шо я ляжу на грязный пол в новой шубе? — воскликнула пожилая дама, яростно жестикулируя, — Шоб вы лопнули, как вы говорите глупостей! Лежите уже, где валяетесь, и молчите, как фаршированная рыба. Так вы хоть кое-как будете выглядеть человеком.
— А шо вы с меня хочите?! Беня сказал, шо это ограбление, — принялся слабо защищаться тот, — Где вы видели, шобы одни порядочные люди стояли, когда другие уважаемые люди грабят кассу?!
— Беня, паршивец, шоб ты лопнул! — дама перевела возмущенный взгляд на Беню, — Ты так сказал? Да как у тебя язык повернулся в том самом роте, которым ты каждую субботу уминаешь мой бульон с кнейделах? Можешь сколько угодно пачкать свою репутацию этими делами, но не смей пачкать мою шубу! Дайте мне пополнить книжку, а когда я уйду, хоть обваляйтесь на этом вонючем полу всем гамбузом.
— Йося, зачем ты набрал в рот воды, Йося? — спросил Беня, — Или ты собираешься, наконец, шо-то делать? У меня уже дырка в голове через этот хай.
— Мама, зачем вы сюдой пришли? — спросил Йося у пожилой дамы, — Я сто раз говорил вам хранить деньги дома! Или купите себе шо-нибудь, мама.
— Йося, шоб ты лопнул! Как я могу держать такие деньги дома, когда я там совсем одна?! Твой папа решил уже три года прохлаждаться на кладбище, лишь бы ничего не делать, так ты хочешь, шобы я тряслась от страха с этими деньгами под матрацом?! Я таки купила шубу. А сдачу я принесла на книжку. Йося, этот паршивец Додик, шоб он лопнул, какает тебе в мозги. Он не имеет уважения до матери, так не смей с него учиться, ты меня слышишь?!
— Мама, из-за вас весь город с меня смеётся, мама! — вздохнул Йося, — Вы каждый раз тащите денег до очередной сберкассы, я каждый раз приношу их вам взад. Моя доля делает шикарный оборот, мама, но денег через это больше не становится. Ваш гений, мама, растоптал в пыль все законы экономики. Давайте один раз сделаем наоборот — сначала я ограблю кассу, а уже потом вы пополните книжку. Шо вам — жалко попробовать? А вдруг это таки да прибыльно?
— Значит так, — Беня засунул револьвер за пояс, — Всем ша! Жора, ползите да стенки и нехай мадам приляжет на вас. Йося, не хами маме. Додик, тащи мешки. Ляля, открой сейф. Этот гоп-водевиль начинает делать мне нервы. И потом, уже почти обед. Я хочу тут скоренько закруглиться и повести Лялю в шашлычную.
— В шашлычную? — хмыкнула пожилая дама, — Беня, шоб ты лопнул, или ты решил, шо Херсон — это другая Вселенная и гастроль будет вечной?!
— В шашлычную? — взвизгнула Ляля, колдуя над сейфом, — Боже мой, Беня, я не знаю, за шо вы такой известный, но вас еще причёсывать и причёсывать. До шашлычной можете водить этих ваших актрисок. Я не пойду с вами до шашлычной, так себе и знайте. Вечером вы поведете меня до ресторана. Потом танцы, катание на лодке, гулянка под луной и ювелирный разврат. Так это делалось в Житомире, или вы чем-то хуже, Беня?
Дверца сейфа щелкнула.
— Готово! — сообщила девушка, — Выгребайте скорее, мальчики.
Когда налётчики с добычей покинули помещение сберкассы, пожилая дама подошла к окошку и поглядела на девушку, качая головой.
— Вы таки шустрая цаца, Ляля, — сказала она, — Но под вашими бигудями прячется недюжинный зад. Я таки не буду пополнять книжку. Я даже сдам шубу обратно. Вы меня понимаете, шустрая цаца Ляля? Потому шо когда рыжая Соня вернётся с херсонских гастролей, у Бени будет бледный вид, у вас — кадухес на полморды, а мой шлимазл Йося на время останется без работы. Так кто ему займёт немножко денег, кроме родной мамы?
ДОПРОС
— Беня, дорогой мой! Шоб лопнули эти глаза, тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог. Сам Беня! — начальник отдела угро бросился пожимать гостю руку, потащил его к стулу, практически силой усадил и сам стремительно шлёпнулся в своё кресло, — Совершенно случайно проходили мимо? Не отпущу ни за какие деньги. И речи быть не может, шоб я так жил! И не просите даже. Вы такой редкий гость, такой долгожданный!
И он заорал в сторону двери:
— Зинаида Марковна?! Зинаида Марковна?! Станьте мне любезная! На минуточку, если вы не очень заняты!
Дверь кабинета приоткрылась и в зазор просунулась рыжеволосая женская голова.
— Шо вам уже надо, Зиновий Абрамович?
— Зиночка, — капитан перешёл с формального языка на внутриведомственный, — Идите оторвите булки от лавки и принесите нам кофе. Побольше! Вы шо, не имеете видеть? У нас в гостях сам пан Беня!
— Побольше чашки или побольше в чашку? — мрачно потребовала конкретики Зина, — И кого именно, кофе или воды?
— Побольше — это об кульке, — внёс ясность капитан, — Набирайте оттудова. Тот, шо поменьше и настоящий, для комиссии из главка. Это даже слону понятно!
— Знать не желаю, на шо вы там намекаете за слона, — визгливо сообщила Зина, — Но на мне сегодня та самая юбка, из которой пан Яша еле вытащил вашу Сару всем магазином.
Дверь громко захлопнулась раньше, чем Зяма успел ответить. Он поморщился и обратился к Бене:
— Так за шо мы с вами имели беседу? Ах, да! Такой радость, такой гость. Не отпущу ни за какие деньги.
— Командир Зяма, шо вы так усложняете всем жизнь? — спокойно осведомился Беня, закидывая ногу на ногу и вытаскивая из кармана золотой портсигар ручной работы, — Уже таки скажите, сколько дать. "Ни за какие деньги" — это сколько в честно заработанной валюте? Или вы хочите в свободной и с гаком?
— Слушайте, сегодня у всех в голове вечно этот вопрос "сколько?", — изумился Зяма, — Как вы можете с порога говорить за каких-то денег, когда у меня такой радость? Сам Беня!
— Ну хорошо, — кивнул Беня, — Хочите делать волны, нехай вам будет сладко. Тогда мне цикаво поинтересоваться. Шо именно вас так заводит, командир Зяма — то, шо я скоренько пришёл через вашу повестку, или то, шо ваша повестка пришла до меня? Потому шо последний таки да настоящий чудо или не зовите меня больше Беня. Особенно с того раза, как наша почта вчера сгорела аж до полного целиком.
— Шо вы говорите? — всплеснул руками Зяма, — Сгорела? А кто поджёг, вы случайно не знаете?
— Кто говорил за поджог? — Беня вытащил из портсигара папиросу и вставил её в угол рта, — Дешевле умереть, чем палить эту малахольную халабуду с громкой фамилией Главпочтампт. Спросите меня, командир Зяма, так я отвечу, шо Беня очень любит жизнь. Хочите папироску?
— Спасибо, Беня, не курю, — отказался капитан, — У меня слезы ходят из глаз, когда я вижу, как вы таскаете свою безвременную кончину в этом дорогом портсигаре имени стоматолога Функа. Хотя шо я знаю за Функа? Ни шиша. Поэтому я в два раза больше рад, шо вы не знаете за поджог.
— Шо я могу знать за поджог, пан капитан? Я вообще панически боюсь огня. У меня даже нет спичек. А у вас?
— От шо за тюлька, Беня?! — Зяма покачал головой, — Вы имеете намекать, шо органы и аферисты это одно и тоже? Шо родная милиция сожгла родную почту?
— Я хочу прикурить, — хладнокровно ответил Беня, — И прошу органы занять мне огонька. Или это у вас тоже не за просто так?
— Та перестаньте сказать, — махнул рукой капитан, достал из ящика стола золотую зажигалку ручной работы и положил её рядом с Бениным портсигаром, — Прикуривайте на здоровье. По сравнению с ценой за кофе, это таки да за просто так. А вот и оно.
Дверь сотряслась от пинка, но не открылась. Беня подмигнул капитану.
— Какой нервенный напиток! Командир Зяма, шо вы там уже пришили бедному кофе, шо оно хочит покоцать ваш дверь?
Еще один пинок сотряс дверь. Из-за неё послышалось ворчание Зины:
— Шо такое? Зиновий Абрамович? Шо вы там запираетесь, как будто считаете, шо никто в городе не имеет понятия, шо вы там считаете! Будьте мужчиной, спекулируйте так, шобы люди не мучились вопросом или вы им по карману. Органы и так продаются по диким ценам.
Капитан закатил глаза и шумно выдохнул.
— Нет, вы видите, пан Беня, с кем приходится? Как тут не завыть на луну?! А вы говорите, оборотни в погонах.
— От шо вы вечно ложите чужих слов до меня в рот? Кто вообще говорил за органы? — Беня встал со стула, подошёл к двери и повернул ручку, — Зиночка! Какой приятный неожиданность. Шо ж вы не заходите? Скорее ставьте кофе на стол, а то разольёте ваш этот, я дико извиняюсь, химикат на ковёр и таки устроите пану начальнику его любимый пожар.
Зина поставила на стол две чашки с дымящейся жидкостью бледно-коричневого цвета, на мгновение состроила глазки капитану, смешно сморщила нос, скользнув взглядом по Бене, и вышла, воинственно качая бёдрами. Беня послал ей воздушный поцелуй и повернулся к капитану.
— Пан Зяма? А шо вам далась эта почта? Люди говорят, шо она таки очень удобно сгорела.
— Я почему так крепко переживаю за почту, Беня? — капитан шумно отхлебнул из чашки, — Этот непредвиденный пожар проглотил весь лантух с налоговыми отчётами. Титанический труд сгорел синим пламенем. Сколько заработали цеха, магазины, частные клиники, маклерские конторы, кабаки и прочие уважаемые заведения, теперь уже никому никогда не узнать. Пан инспектор немелодично вопит ой-вэй и рвёт себе последние волосы на пузе.
— Так скажите ему хором шо-нибудь утешительно-шуршащее, — предложил Беня, — Нехай не винит себя за стихийное бедствие. Предвидеть пожар не умеют даже старые яхны на базаре, а они предсказали ещё за реформы этого вольтанутого царя, пана Пети. И слушайте, какое счастье, что пана инспектора не было на почте в момент аварии.
— Имеются слухи, шо до пана инспектора уже ходили кое-какие уважаемые люди нашего города, — сообщил капитан, — Ну там… галантерейщик Шульман, стоматолог Функ, терапевт Канарейчик. Даже маклер Спектор не смог сдержать сочувствия. Говорят, шо пану инспектору медленно, но регулярно становится лучше.
— Фартит пану инспектору, — Беня прикурил от капитанской зажигалки и мужественно пригубил кофе, — Сиди-катайся, кушай апельсину. А родной милиции сплошной головной боль.
Капитан хмыкнул и прешёл к основному моменту допроса:
— Кстати, Беня, вы случайно не знаете, сколько время на ваших неожиданно золотых часах имени маклера Спектора? Хотя шо я знаю за Спектора? Ни шиша. Но пора же уже и за дело сказать абиселе ласковых слов.
Беня затянулся, выпустил колечко дыма и, глядя сквозь него на капитана, спросил:
— Насколько ласковых, командир Зяма?
— Смотрите сюдой и решайте, как сами хочите, — Зяма положил зажигалку на портсигар, — Вы имеете замечать разницу в размерах? Так я сплю и вижу шобы её сохранить.
Беня оценил разницу и довольно кивнул.
— Таки я да умею предвидеть или больше не зовите меня Беня. Пан капитан, на улице, у входа в этот храм справедливого раздела с ближним, уже битый час мается мадам Соня с пачкой материалов по вашему делу. Так крикните своему штемпу на шухере, шобы ей дали зайти.
Через три минуты, насвистывая куплеты Мефистофеля, рыжеволосая Соня вошла в кабинет, хмуро кивнула капитану и нежно улыбнулась Бене.
— Бенчик, пан начальник передумал за праздник для кишени или тогда шо я прохлаждаюсь, как фуцел в бардаке?
— Нет, как мы с вами похожи, Беня, — сверкнул улыбкой Зяма, — Мы оба ни шиша ни за шо не знаем, это один. Мы оба ценим золотой цвет во всех его появлениях, это два. Мы оба умеем сразу найти общий язык, это три.
— Таки оба-на и триптих маслом, — кивнул Беня, — Или больше не зовите нас Беня. Соня, постойте уже свою красоту близко до командира Зямы, нехай ему станет капельку светлее в душе.
Соня обошла стол, остановилась около начальника угро, легко касаясь бедром его плеча, и, глядя в потолок, опустила пухлый конверт в полувыдвинутый ящик.
— Сонечка Львовна, вы таки настоящий Прометей, шоб им там икалось, этим задрипанным грекам! Хочите позавтрикать с божественным орлом? — воскликнул капитан, игриво толкнув женщину плечом. Та скривила губы и презрительно хмыкнула. Зяма театрально вздохнул, — От шо вы так не любите милицию, мадам Соня? А промежду нами, милиция от вас глаз отвести не может… Тихо млеет от желания наложить на вас руки… Рай в шалаше-одиночке… Редкие свидания… Ммм..
— Командир Зяма, таки хватит этой чёрной милицейской романтики. В вашем почтенном возрасте шуры-муры — это ядовитый яд, — тихо заметил Беня и бросил окурок в чашку с остатками кофе, — Вы же нам так дороги, как родной папа! Зачем нам вас потерять? Кто знает, почём будет чужой дядя в родном кресле?
Соня же просто молча сжала руку в кулак и сунула его капитану под нос.
— Вы такая красноречивая, мадам Соня, шо Гомер от зависти должен повеситься на статуе Гоголя, — спокойно улыбнулся Зяма, — Как вам к лицу этот шикарный маленький шрамик на костяшке. Я просто так и вижу в нем прикус имени пана Канарейчика. Хотя шо я могу знать за Канарейчика? Ни шиша.
Соня убрала кулак и сложила губки бантиком. Капитан удовлетвлетворенно крякнул.
— Дорогой мой Беня, шо ж вы так сразу уходите? Но раз таки уходите, то шо так медленно? Загляните ещё в следующем месяце, слушайте? Я завсегда крепко счастлив вас видеть!
— Ой таки да, — Беня неспешно поднялся со стула и кивнул Соне, — Совсем забыл, мы же дико торопимся.
— И не говорите, пан Беня, — капитан нехорошо прищурился, глядя на гостя, — Какой занятой человек, какой занятой. Знаете… вы только что убегали так сломя голову, шо даже забыли свой чудесный портсигар у меня на столе. Какой жалость, шо вам вечно некогда за ним зайти. Ах, этот паршивый недостаток времени… Впрочем, за часы мы обсудим в следующем разе.
Начальник угро локтем сбросил портсигар в ящик стола, достал из него же золотое перо ручной работы и вывел на Бенином пропуске изящным почерком — "Временно свободен, мадам включительно. Пустить до выхода".
ТАКИ НЕ СКАЗКА
Моня тихо прошёл в кухню, осторожно вытащил из ведра пакет с мусором и крадущимся шагом двинулся в прихожую.
— Нет, вы только посмотрите на этого обрезанного чингачкука! — раздался Басин голос, — Он себе думает, шо может улизнуть от семьи и два часа бэбать за пшик с этим бездельником-милиционэром, шоб ему так же икалось через твои мансы, как тебе через его шмурдяк.
— Ша, Бася! — Моня выставил пакет за дверь, которую затем обречённо захлопнул, — Сосед-милиционэр вчера уехал в командировку, ловить бандитов в особых местах.
— Ах, командировка? Я не знаю за бандитов, — сообщила Бася, — Но паразитов в особых местах он себе таки словит или я не знаю за эти ваши химины куры. Так тем более куда ты собрался? Риточка хочет сказку.
— Шо опять? — очень натурально удивился Моня, — Я думал, она давно спит.
— Моня, я тебя умоляю, не виляй формами и не делай вид сбоку, — наморщила нос Бася, — Или Риточка хоть один раз заснула бэз получить порцию твоего голоса? И если за милиционэра мне всё понятно, так хоть стреляй мне в голову, откуда у девочки с музыкальным слухом эта способность терпеть перед сном звуки сирены?
— Ой, таки можно подумать, — усмехнулся Моня, — Ты же способна часами слушать в телефон воздушную тревогу в лице твоей сестры Цили! Так у Риточки на лице написано, шо там погуляли твои гены.
— Иди уже говорить сказку по системе бикицер, физиономист! — неожиданно миролюбиво фыркнула Бася и прошествовала в гостиную.
Моня вошёл в спальню, присел на край кровати, взял внучку за руку и чмокнул тёплую ладошку.
— Ну? За шо мы выдумываем сегодня, фэйгеле? За людоеда, который внутри был сливочный торт, или за прекрасного прынца, который на самом деле оказался кислый лимон? Или уже сразу возьмёмся за старую вредную ведьму, которая шо внутри, шо снаружи…
— Моня, почему мне сразу кажется, шо ты опять решил наморочить девочку своими глупостями? — моментально отреагировала Бася, — Ты хоть раз в жизни можешь просто сказать ребёнку сказку вместо всю дорогу варнякать за мою единственную сестру?
— Деда, расскажи про бабу Ягу и Ивана-царевича? — попросила Риточка.
— Ты слышала, Бася? — Моня повернулся к двери и повысил голос, — Вот! Ребёнок сама хочет сказку за Цилю.
- "Ребёнок" — это ты за себя, масик? — ехидно поинтересовалась Бася.
— Ты же знаешь, мэйделе, — пожал плечами Моня, заглядывая в гостиную и подмигивая жене, — В каждом мужчине прячется маленький мальчик. Или ты за это никогда не слышала?
— Конечно! — ответила та и перешла на шёпот, — Но почему именно в тебе — малохольный? Вот шо я спрашиваю себя все эти годы. Говори уже ребёнку сказку и не мешай мне смотреть телевизор. Тут как раз эта гагара Хуанита узнала, шо этот Альбэрто — дикий поц и редкий бульбомёт, и теперь ему настал бледный вид. Вот шо мне никто не дал посмотреть сценарий той серии, где в моё кино пришёл гармидер в твоём лице, Моня?! Ты случайно не знаешь?
Старый Моня хмыкнул, пожал плечами и вернулся ко внучке.
— Ну значит так, — начал рассказывать он, — Однажды давно баба Яга посмотрел вокруг себя и подумал — а шо я живу совсем одна?
— У неё что, совсем никого-приникого не было? Совсем-присовсем? — спросила внучка.
— Нет, не то шо совсем уже никого, — покачал головой Моня. Из гостиной донеслось тихое "Ой-вэй, таки нашла шо спросить и главное у кого!". Моня улыбнулся и закончил, — Была сестра, но она жила далеко и недавно женато, шо делало её дико счастливой назло бабе Яге. Так вот та и подумал — а шо это эта неблагодарная сестра, тоже мне царевна, все время пропадает у себя дома и в гробу видела куда-то ехать? Хорошо бы было таки вытащить её сюдой, спрятать в кухню и долго говорить шикарные гадости за этого паршивца, ейного царевича. Это баба Яга так себе подумал, фэйгеле.
— Ты обратно за своих выкрутасов? — зашипела Бася, — Давай-давай, сделай мне нервы, так я сделаю тебе такой ойц, шо баба Яга покажется тебе нежнее этой задрипанной фребелички, жены твоего милиционэра!
— Ну так вот, фэйгеле, — продолжил Моня, — Баба Яга села в ступу и полетела до сестры. Когда царевич за это узнал, он тут же позвонил в радио и срочно заказал плохую погоду. Но там ему сказали — дорогой Царевич, уже таки поздно делать волны. Так царевич расстроился и спросил — шо такое? Как спасти хорошего человека, так уже поздно, а как полететь в Миргород в отпуск, так зайдите вчера и вечная буря? Или вы там себе думаете, шо Царевич — это пятая графа и делаете назло? Так шоб вы себе знали, шо эта баба Яга тоже не совсем рязанских кровей. Но радио уже повесили трубку. Тогда царевич позвонил в ЖЭК и сказал — слушайте, объявите капитальный ремонт дворца, ну шо вам стоит? Но когда он услышал, сколько именно это стоит и кому именно, у него заболели карманы и он сразу понял, шо попал не туда. Тогда бедный царевич пошел до жены и сказал — слушай, давай нас нет дома? Но жена ответила — знаешь шо? Я вечно вижу твою одну и ту же физиономию уже целых пять лет, дай мне капельку посмотреть на простое человеческое лицо родной сестры. В тот момент царевич понял, шо все надо делать самому и таки позвонил до своей мамы…
— Деда Моня? — сонно пролепетала Риточка, — А давай царевич пустит бабу Ягу к себе на совсем-присовсем немножечко? Мне её жалко. Давай? Ты же самый добрый дедушка в мире.
— Ты ж моя лапушка, — немедленно растаял Моня и погладил внучку по плечику поверх одеяла, — Только ради тебя и не прямо сейчас. У дедушки засохло в горле. Он дико волнуется через эту жизненную сказку и должен глотнуть водички. Постой меня две секунды, я уже сижу обратно!
Моня вышел в кухню, взял из сушки стакан, налил себе воды из графина и залпом выпил. Потом снова наполнил стакан и стал неспешно отхлёбывать, кивая каким-то своим мыслям. Допив, он вернулся в спальню, присел на край кровати и предложил:
— Жизнь моя, только давай сразу договоримся отправить бабу Ягу обратно сразу после обеда, пока она добрая? Риточка? Фэйгеле? Заснула, дедушкина гордость…
И едва слышно прибавил, улыбаясь:
— … ещё до того, как испортить царевичу все настроение!
Старый Моня ещё раз осторожно поцеловал детскую ручку, поправил одеяло и тихонько вышел из спальни.
— Боже ж мой, сорок лет рабского труда и доброе сердечко одной маленькой девочки шобы из тебя таки начал получаться человек, — усмехнулась Бася, — Шо это ты вдруг подобрел? Я уже так и вижу — вот моя сестра сидит в твоём кресле и смотрит в твой телевизор. — Страшно подумать, где в этом разе лежит твой муж, мэйделе, — буркнул старый Моня, усаживаясь в кресло перед телевизором, — И я таки имею маленький разговор к тебе за твою Цилю и её приличий..
— Та ты просто никак не забудешь, шо Циля называла тебя супник и таки было за шо! — немедленно перешла в наступление Бася.
— Мэйделе, зачем ты болтаешь ерундой? — возмутился Моня, — Ты же знаешь, шо я всегда был дико переборчивый за интимные шашни.
— Переборчивый — это таки да, — покачала головой Бася, — Перебирал бабелей, как буряк — даже шобы отказаться, долго, прилежно и со смаком щупал. И только я умела тебя задвинуть одним взглядом.
— Так, Бася, это потому шо до свадьбы у тебя был не взгляд, а полная чаша нахес, — согласился Моня, — А после свадьбы оказалось, шо это бездонный бюджет претензий длиной в целую жизнь текущего мужа.
— Интересно, шо же такого тогда было до свадьбы в твоём взгляде? — проворчала Бася, — Потому шо под этим взглядом хотелось стать граблями под твоими обоими ногами.
— В этом взгляде, мэйделе, сверкал вызов! — с достоинством ответил Моня.
— Причём срочный и дико неотложный, — кивнула Бася, — "Аз ох ен вэй, скорее позовите мою дорогую мамочку".
— Зачем тебе не стыдно за этих сказок, мэйделе? — всплеснул руками Моня, — Я шо — не делал, как знал? Я шо — не говорил, как думал?
— Так шо ты теперь стал вечно такой смелый за моей спиной, я тебя спрашиваю? Ходи до самой Цили и скажи самой Циле все, шо ты имеешь выговориться за саму Цилю! Почему я должна в каждом разе выслушивать этих твоих стой стрелять буду?
— Бася, не надо возбуждать меня за здесь, шобы выскочило через там, — Моня прищурил глаз, — Я и Циле таки выскажусь одноимённо, если она поимеет нахальство появиться в моем доме!
— Ну так иди репетируй говорить Циле твой речь и тут же скоренько ховаться под тахту, — радостно предложила мужу Бася, поднимаясь с тахты.
— Уже беру разбег! — хмыкнул тот и вдруг нахмурился, — Или ты шо-то имеешь мне сказать, шо я в гробу видел услышать?
— Ну, шобы нет — так да, я чуть не забыла тебя осчастливить. В Цилином доме затеяли капитальный ремонт и я пригласила сестру пожить пока у нас, — Бася сложила руки на груди и поглядела на Моню исподлобья, — Надеюсь, три месяца тебе хватит, шобы выдать Циле всё то, шо спит и видит вырваться вот уже сорок с гаком лет? Весь этот твой "таки Крыжополь должен быть разрушен". Чаю хочешь, феркакте царэвич?
И она направилась в кухню с видом Давида, хладнокровно проигнорировав душераздирающее "Ой-вэй, таки капец на холодец, шоб я вечно какал семочками!" новоявленного Голиафа.
ВЫЗОВ
— Але, доктор? — женский голос в трубке сочился трагизмом, — Это к вам беспокоит покойный супруг мадам Розы. Скажите, вы сегодня работаете пешком?
Хаим Канарейчик медленно отнял трубку от уха и задумчиво почесал ею лопатку. Мадам Роза отказывалась изменять себе. Доктор вздохнул, потом вернул трубку в исходное положение.
— А почему, я дико извиняюсь, покойник говорит голосом своей безутешной вдовы? — вежливо поинтересовался он.
— Если бы Додик был обратно живой, так он всё равно умолял миня позвонить заместо его, — загудела трубка, — Он такой стеснительный, вы же знаете, доктор. Он даже мёртвый боится вас потревожить. Так вы придёте до нас?
Хаим почесал нос. Трубка умоляюще всхлипнула.
— Ну хорошо, — ответил Канарейчик, — До обеда я уже имею три вызова до живых больных, но сначала я таки забегу до вас.
— Ой, спасибо, доктор! Так мы ждём с нетерпением! — затараторила трубка, — Вэй, мать моя женщина, я же должна скоренько привести себя в порядок!
В половине десятого доктор интеллигентно постучал в дверь мадам Розы.
— Дорогой пан Хаим, здравствуйте вам! — Роза широко распахнула дверь, — Заходите, снимайте ботинки, вот тапки. Ходите до большой комнаты.
— А где же покойный? — спросил Канарейчик, входя в гостиную и озираясь по сторонам, — Мадам Роза, войдите же в моё неудобное положение! Я таки крепко затрудняюсь произвести осмотр усопшего, если он гуляет неизвестно где.
Роза смущённо опустила глаза.
— Боже ж мой, доктор! Причём тут усопший? Ему же ж все равно. Он вас позвал, потому шо у его вдовы скочет давление и усиленно бьётся сердце. Садитесь на диван, там удобно.
— Я так понимаю, шо очередная смерть наступила насчёт планового несчастного случая? — спросил Канарейчик, присаживаясь.
— Смотрите сюдой, пан Хаим, — Роза тоже присела на диван и доверительно положила ухоженную руку доктору на колено, — Сегодня утром галантерейщик, пан Яша, случайно проходил мимо и занёс счёт за прошлый месяц. Вы же знаете этих мужчин, они же ничего не соображают за денежные вопросы! Разве можно так просто совать такой некрасивый счёт в руки такому неподготовленному Додику? Нет, вы представляете себе, какой шлимазл?
— Та об чем речь, мадам Роза? Или я да не представляю! — Канарейчик не позволил себе даже намёка на усмешку, — И шо же пан Додик? Немедленно умер?
— Шо вы так торопитесь? Вы шо — должны ему деньги? Додик почитал счёт, потом встал, сказал искать себя на кладбище и ушёл. А пан Яша увидел, какое у меня горе и побежал заказывать материал для платья. Может он и не понимает за тактичность, но таки да шикарно понимает за утешить безвинно овдовевшую женщину.
— Мадам Роза, скажите мине, как врачу, — доктор раскрыл саквояж и вытащил тонометр, — Так вы уже искали пана Додика?
— А я себе подумала — шо его там искать? Во-первых, я ещё не слышала шобы с кладбища терялись. А самое главное, я же могу поиметь инфаркт от горя и неожиданности, и кто тогда будет ухаживать за Додиком? Этот эгоист всегда боялся, шо я умру до него, как будто мне мало головной боли по хозяйству. Доктор, придвиньтесь до меня и скажите, как я себя чувствую? Я уже имею широкий инфаркт?
Телефонный звонок помешал Канарейчику пойти навстречу просьбам вдовы.
— Ой, доктор, прошу вас — подойдите до телефона, — мадам Роза вздрогнула и молитвенно прижала руки к груди, — Я вся на нервах! Вдруг это шо-то случилось с Додиком?
— Мадам Роза, шо уже ещё такого непоправимого может опять случится с вашим паном Додиком? — пожал плечами доктор и взял трубку, — Але? О! Таки теперь вы именно туда попали, пан Додик! Шо там на кладбище? Без изменений? Ах, вы в лавке у мадам Сони! Или вы с ума сошли пить этот шмурдяк из прошлогоднего нафталина?! Шоб я так жил, как вы даже после смерти не хочете бросить ваших губительных привычек. Слушайте, дорогой мой, ходите до дому, пока вы, не дай бог, обратно не умерли, но в этом разе уже бесповоротно. У мадам Розы давление, ей нужен полный покой и ласковое слово. Шо? Нет, не вечный — полный. Шо? Нет, не последнее. Таки последнее останется за мадам Розой даже если лично вы, не дай бог, оглохнете, а лично она, не дай бог, онемеет. Шо? Или я видел этот счёт? Я видел этот счёт, пан Додик. Он не включает траурное платье для вашей вдовы и будет лучше, если вы оживёте в ближайшие десять минут, потому шо пан Яша уже спит и видит вас в белых тапочках по сорок шесть рублей за метр чёрного гипюра. Так вы уже бежите? Я рад! И слушайте сюда ещё раз, пан Додик — когда вы умрёте в следующем месяце, ради бога, не ходите на кладбище. Вы всю дорогу вертаетесь оттуда пьяный, люди уже стали плохо думать за похоронные власти, а тем это крепко неприятно. Не злите их, дорогой мой, как врач говорю — когда-нибудь вам таки придётся иметь с ними дело на полный серьёз.
Доктор Канарейчик положил трубку и повернулся к Розе.
— Нет, как вам это нравится, пан Хаим? — с возмущением спросила та, — Люди спокойно живут с широким инфарктом, а этот жмот имеет нахальство умирать через какой-то несчастный пеньюар! Из-за чего весь этот гвалт, я интересуюсь? Вы бы видели этот пеньюар. Постойте меня тут, я сейчас покажу вам эту смешную причину смерти усопшего.
Роза направилась в спальню, но суеверный Канарейчик замахал руками.
— Мадам Роза, я вас умоляю — только не показывайте на себе! Как врач вам говорю!
— А как мужчина? — прищурилась та.
— Я же по вызову, мадам Роза, — укоризненно покачал головой доктор.
— Ах, пан Хаим! — Роза покачала головой, — Какая жалость, шо в таком разе медицина сильнее вас!
— И не говорите, мадам Роза! — кивнул Канарейчик, направляясь к двери, — Хотя Гиппократ мине свидетель, вы уже второй человек в моей практике, против которого медицина таки бессильна.
ЭТЮД
В два часа ночи известный на весь город доктор Хаим Канарейчик был неожиданно разбужен в своей собственной постели двумя совершенно посторонними людьми. Крепкие руки одного стащили с доктора одеяло, ещё более крепкие руки второго аккуратно приподняли его за подмышки и перевели из лежачего положения в сидячее. От неожиданности Канарейчик немножко испугался, а от испуга совсем проснулся и уставился на посетителей выпученными немножко больше обычного глазами.
— Добрый вечер, доктор, — тихим басом сказал первый, — Слушайте, вы такой шкилет на внешний вид, но этот вид таки нивроку весит!
— Доктор, — громким шёпотом произнёс второй, — Извиняйте за поздний визит, но кто же ходит спать с открытой дверью? Или мама не говорила вам, шо в этом городе полно шпаны?
— А английский замок? А внутренний засов? А стальная цепочка? — пролепетал Канарейчик.
— Йося, ты заметил шо-то такое на входе? — поинтересовался второй у напарника.
— Додик, ты с меня смеёшься? — пожал плечами тот, — Это не дверь, это настойчивое приглашение быть как дома.
— А шо вам надо, господа? — Канарейчик зябко поёжился, с опаской переводя взгляд с одного визитёра на другого, — Если полечить грудную клетку, так приходите утром, а если пограбить, так идите лучше до стоматолога Функа.
— Доктор, — Йося развёл руками и усмехнулся, — Или мы учим вас за вашу работу?
— Доктор, — Додик вежливо улыбнулся, — Беня очень просил вас быстро прибежать.
— Беня? Таки сам Беня? — доктор спустил ноги с кровати и принялся нащупывать тапки, — Или ему так плохо, шо нельзя подождать?
— Ему очень плохо, — грустно подтвердил Йося.
— Дайте мине две минуты на одеться, — Канарейчик потянулся за брюками.
— Доктор, Эдя Ротшильд затопил бы весь Париж собственной слюной, глядя на эту шикарную пижаму, — Йося взял того под руку и потянул к двери, — Ходите так. Беня ценит ваше время так же, как вы цените своё здоровье.
— Беня хочет видеть ваши уши, — внёс окончательную ясность Додик, — Так какая разница вашим ушам, доктор, во шо одет весь остальной организм?
— Главное, шобы он не пострадал через глаза, — подхватил Йося, — Так их мы вам сейчас закроем в лучшем виде.
И он полез в карман. Доктор Канарейчик зажмурился от ужаса и вжался в спинку кровати, мысленно прощаясь с жизнью. Но Йося вытащил из кармана не пистолет, а чёрную повязку.
После недолгой поездки в фаэтоне и ещё более короткой переноски, доктора поставили на пол и сняли с глаз повязку. Канарейчик стал озираться по сторонам, разглядывая комнату и находившихся в ней людей. Кроме Бени, которого знал весь город, и уже знакомых доктору Йоси и Додика, в помещении находилось ещё двое — мужчина и женщина. Беня подошёл к доктору и легко хлопнул его по плечу.
— Дорогой доктор, я так рад, шо вы мине не отказали!
— Слушайте, — наклонил голову Канарейчик, — Медицина таки может очень много, но даже она ещё не знает надёжный способ отказать Бене. Так шо я могу вам сделать, шобы скорее обратно оказать в своей кровати собственными ногами?
Беня пристально посмотрел доктору в глаза.
— Люди говорят, шо Хаим Канарейчик голым ухом услышит самый маленький хрип в самой глубине больного через зимнее пальто, даже если это пальто стоит в самом центре нашего базара. Так я спрашиваю — или люди брешут?
— Беня, стойте тихо и дышите громко, как будто вы никуда не торопитесь, — Канарейчик приложил ухо к Бениной груди и замер, прислушиваясь.
— Ну и шо там слышно внутре миня? — поинтересовался Беня.
Доктор Канарейчик посмотрел на него и улыбнулся.
— Таки вы чисто дышите, Беня. Так чисто, шо я слышу, как тикают ваши золотые часы. Интересно, шо ещё вчера эти самые часы жизнерадостно тикали на пузе этого вечно простуженного маклера, Сёмы Спектора.
— Люди не брешут или больше не зовите меня Беня, — хлопнул себя по бёдрам тот, — Доктор, таки вы маэстро слуха! У миня тут есть один головной боль, так вы же поможете мине сделать ему вырванные годы?
Он взял Канарейчика под руку и подвёл к стоящему в углу массивному сейфу.
— Если я буду медленно крутить за вот это колёсико тудой, доктор, так оно будет тихонько трещать. А вы прикладите своё ухо до этого места — я хочу шобы вы слушали и сразу сказали, если оно вдруг щёлкнет совсем другим баритоном. Потом я покручу его сюдой и вы обратно будете слушать. Когда эта дверца откроется, то король умер станет да здравствует король.
— Беня, — доктор присел перед сейфом и прижался ухом к дверце, — Я не очень понял за короля, но мине таки любопытно другое… А если кто-нибудь, не дай бог, войдёт? А если кто-нибудь потом, не дай бог, спросит?
— Не трясите чубчиком, доктор, — кивнул Беня, принимаясь вращать циферблат кодового замка, — У нас есть маслин для всех любопытных. А на потом мы красиво сделаем вам такой бледный вид, шо будет ясно, шо вас грубо заставили. А теперь всем ша! Ваш выход, доктор.
Дверца сейфа бесшумно открылась. Беня довольно улыбнулся, обнял Канарейчка и звонко расцеловал его в обе щеки.
— Маэстро, если вам когда-нибудь перехочется мазать сопли йодом, ходите до миня. Спросите, кого хочете, или Беня таки умеет уважать квалификацию. Вы знали Мойшу Хруста? Так вот, Мойша был королём. Так он жил, как король, и умер, как король. Мойша Хруст был королём слуха и если кто-то скажет, шо это не так, то он будет иметь дело с Беней, который умеет постоять за светлую память хорошего человека.
— А шо случилось с Мойшей, Беня, вы случайно не знаете? — голос Канарейчика предательски задрожал.
— Ах, доктор, — Беня смахнул слезу и отвернулся, — Я слышал, шо Мойша думал за медицину лучше, чем мы с вами. А теперь Йоси и Додик вернут вас взад, до вашей тёплой кровати.
— Беня, я дико извиняюсь, но мы капельку забыли за алиби, — Канарейчик вежливо подёргал Беню за рукав, — Вы дадите мине такое алиби, шо городничий будет плакать в оба два глаза и крепко жалеть миня всем своим скверным характером, если вдруг шо?
— Маэстро, не надо говорить два раза, — Беня положил руку на плечо доктора и кивнул своим бойцам, — Вы сами выберете себе такое алиби, какое хочете выдержать. Ходите тудой и нате вам.
Бандиты синхронно подняли сжатые в кулаки правые руки. Хайм внимательно рассмотрел каждый, уважительно кивая головой, и повернулся к Бене.
— Слушайте, Беня, нехай к мине приложится мадам. Я имею думать, шо у неё лёгкая рука.
— Сонечка, — обратился к женщине Беня, — Удовлетворите доктора. Пускай никто не имеет сказать, шо Беня бросает слов на ветер.
Рыжеволосая Соня игриво подмигнула Канарейчику, нежно коснулась пальцами левой руки его щеки, а потом с неженской силой провела классический хук справа в челюсть. Хаим Канарейчик громко икнул, закатил глаза и стал заваливаться назад. Йося ловко подхватил обмякшее тело, закинул его себе на плечо и направился к выходу.
— Сделайте в сэйфе чисто, — велел Беня своим, — А вот эту коробочку оставьте. Не зовите миня Беней, если я забуду позаботиться за хороших людей. Все, делаем ноги.
Ближе к обеду следующего дня доктор Канарейчик сидел в стоматологическом кресле.
— Таки это да красиво! — доктор Функ осторожно вложил пациенту тампон за щеку, — Это надо уметь, коллега. Так уронить лицо об унитаз, шобы сломать клык? Слушайте сюда, Хаим — я поставлю вам дюралевую коронку.
— А жоётую нийжа? — поинтересовался Канарейчик открытым ртом.
— Таки можно, — кивнул Функ, — Но тройной тариф, коллега. Она у меня последняя. Представляете, какой-то бандит вчера ночью очистил мой сэйф. А я спал, как грудной пожарник. Мине бы ваш слух, Хаим, так я бы, может, проснулся и успел поднять хай. И ещё… обезболивающее тоже украли, так шо приготовьтесь сильно потерпеть..
ПРИШЕСТВИЕ
Старый раввин Исаак недовольно поморщился, услышав настойчивый стук в дверь. Он поставил на стол стакан со свежезаваренным чаем, положил обратно на тарелку кусок тёплого вишнёвого штруделя, поднялся и, кряхтя, прошаркал в прихожую.
— Кто это там? — шёпотом обратился он к двери.
— Ребе Изя, таки откройте! — немедленно раздался голос кантора Самуила, — Тут такое случилось, шо вы себе даже во сне не изобразите, если не хочете, шобы ваша жена Хая с удивлением обнаружила в зеркале вашу вдову, дай вам бог до ста двадцати!
— Слушайте, Сёма, — с сомнением ответил Исаак, — Если я открою, вы же таки войдёте? Больше того, вы же так просто не выйдете? Так скажите мне оттуда, шо вы хочете и не будем делать лишних движений. В такое время суток приличный еврей открывает дверь только если об неё постучал мессия.
— Ребе, шоб там так слышали моих молитв, как вы сейчас услышите своими ушами то, шо сами сказали своим ротом. Он таки пришёл. Открывайте вашу дверь и посмотрите.
Исаак задумчиво почесал нос.
— Сёма? Если он таки пришёл, так мы же все прямо сейчас пойдём в Еврейское царство? Слушайте, постойте там, я таки доем штрудель. Кто может знать, а вдруг там, куда мы все пойдём, совсем не растёт вишня?
— Ребе Изя, впустите нас в дом. Мы с радостью поможем вам доесть этот чудесный вишнёвый штрудель, за который все считают вашу Хаю святой женщиной. А заодно мы сможем наконец обговорить за пришествие и решить или оно нам надо. Таки поднимите уже ваши руки и откройте дверь.
— Вэй, кантор Сёма, я даже капельку не сомневаюсь, шо вы поможете. Я так поражён вашей неземной добротой, шо у меня опускаются руки.
— Ребе, я вас умоляю! Он приходит уже второй раз, давайте не будем обратно портить ему настроение.
— Дорогой мой Сёма, я все понимаю, мы таки когда-то сделали молодому человеку кадухес, но прошло так много времени… Шо — нельзя уже забыть за этот маленький несчастный случай? Тем более, шо если судить по аппетиту, он таки очень удачно выздоровел.
За дверью наступило недолгое молчание, а потом снова послышался голос Самуила.
— Ребе Изя, почему мне начинает казаться, шо вы совсем не рады пришествию?
— Почему я не рад? — убедительно ответил Исаак, — Я таки да рад, но надо же проверить, шо я рад не просто так.
— Ой, шо вы хочете знать, говорите прямо? — сдался Самуил, — Шо тут ещё нужно знать? Или вы не хочете, шобы наш народ снова был все вместе?
Исаак пожал плечами сам себе.
— Слушайте, мы уже пару раз были все вместе и это всегда плохо заканчивалось. Теперь нас есть везде понемногу и есть кого держать за это виноватым, шо ближе всего к настоящему счастью. Так вы шо — хочете лишить нас этой радости?
— Ребе Изя, причём тут кто виноват?
— А вы хочете сказать, шо нет? Народ остаётся великим, пока у него есть кого держать виноватым за все цурес. Возьмите хотя бы моего уважаемого соседа Василия. С тех пор как ему сказали, шо во всем виноваты мы, он ни разу не поссорился с женой или тёщей. И раз уже вы заговорили за Василия..
— Ребе, я вообще молчал за Василия. Я привёл мессию, вы шо — не понимаете? Так шо вы держите нас за дверью и не даёте наступить всеобщему счастью?
— Сёма, вы меня таки ещё не убедили, почему всеобщее счастье должно наступить именно в моем доме и почему для него так важно съесть именно мой штрудель? Слушайте, если все так серьёзно, я же должен знать точно, шо приношу такую жертву не за здорово живёшь. Или нет?
— Или да! Так уже посмотрите сами, ребе Изя!
Исаак было протянул руку к задвижке, но в последний момент здравый смысл одолел любопытство.
— Слушайте, кантор? Вы там только один вы с гостем?
— А шо?
— Нет, просто так. Но мне бы не хотелось просить об одолжении именно вас, а просить гостя тем более даже неудобно.
— Если вы так хочете знать, со мной ещё мой племянник Рувим. А шо?
— Так пускай сходит до Василия и шо-то скажет.
— А шо именно?
— А он сходит?
— Ребе Изя, он таки сходит, но шо такое он должен сказать Василию, шо может заставить вас наконец отпереть дверь?
— Шо вы такой нетерпеливый, кантор Сёма? Пускай Рувим слово в слово скажет Василию, шо Исаак просил передать, шо если этот поц Василий думает, шо я забыл за немножко денег, которые он мне должен с позапрошлого года, так он может быть себе уверен, шо я с каждым днем помню ещё капельку больше. И нехай этот поц Василий вернёт процент в разумных пределах, не то моя память станет безграничной.
— Ребе Изя, — в голосе Самуила мелькнуло сомнение, — Я таки уже послал Рувима до Василия, потому шо мне дико интересно знать, шо ответит ваш уважаемый сосед, но я слабо понимаю, причём тут мессия?
— Сёма, или вы думаете, шо если этот поц уже два года не отдаёт мне долг через дорогу, так он прямо завтра побежит делать перевод в Еврейское царство? И обратно, он же теперь так занят, так занят.
— Чем он так занят? — полюбопытствовал Самуил.
— Он куёт, — таинственно ответил Исаак.
— Ай, таки да! — не менее таинственно произнёс Самуил.
В этот момент вернулся отправленный к Василию Рувим. Он прижимал к одному глазу смоченный в холодной воде платок, а вторым одновременно умудрялся укоризненно смотреть на Самуила и недоуменно оглядываться на дом Василия.
— Ребе? — позвал Самуил, разглядывая физиономию племянника, — Таки Рувим пришёл.
— И шо сказал уважаемый Василий? Шо он сказал? Шо вы тянете? — забыв собственный совет, нетерпеливо спросил Исаак.
— Он таки ничего не сказал, ребе Изя, — грустно ответил Рувим.
— Но подбитый глаз Рувика красноречиво говорит заместо него, — подхватил Самуил.
— Нет, вы видели? — возмутился Исаак, — Вэй из мир или шо? Вместо штобы перековать меч в орало, на минуточку, этот уважаемый Василий таки по-прежнему нас не любит! Слушайте, а он знает, шо к нам пришёл мессия?
— Я не знаю, или он знает за мессию, — скорбно ответил Рувим, — Но я таки сказал ему за Давида и Голиафа.
— Он таки нашёл время и кому цитировать Книгу Царств! — хмыкнул за дверью раввин.
— Боже мой, мальчик! Шо я скажу моей сестре Ребекке? — всплеснул руками кантор Самуил, — Шо её сын уронил вид интеллигентного человека и бросал камней в живого Василия?
— Дядя, шо вы за меня думаете? — обиделся тот, — Я шо — бандит?! Я бросил камень в окно.
— Вот вам и аз ох-н-вей, Сёма, — заметил раввин, — Шо за пришествие такое, шо от него сплошные происшествия?
— Шоб я так жил, как если бы вы не держали нашего гостя на улице, он бы уже три раза успел сделать все, шо положено, — возразил Самуил, — Ребе, вы таки откроете или мне сказать мессии, шо вас нет дома?
— Кантор Сёма, знаете шо? Осталось выяснить за последнее условие и эта дверь распахнётся так широко, шо все счастье в мире сможет беспрепятственно расположиться в моем доме..
— Геволт, ребе Изя! — Самуил нервно потеребил свои пейсы, — Через вашу недоверчивость мы проведём под дверью всю ночь, а нашему гостю ещё надо отстроить храм.
— Шо как раз таки и наводит меня на последнюю непростую мысль, Сёма. Отстроит храм — а на какие деньги, я очень живо интересуюсь? Шо имеет сказать за это дело ваш дорогой гость?
— Он уже ничего не имеет сказать, ребе, — со вздохом ответил Самуил, наблюдая, как окружённая мерцанием фигура медленно растворяется в темнеющем небе, — Мне начинает казаться, шо он уже уходит.
— Удивительное дело, — спокойно заметил раввин Исаак из-за так и не открывшейся двери, — Кантор? Так вам удалось понять зачем он приходил? Только за ради того, шобы Рувику подбили глаз? Вам не кажется интересным, шо каждый раз, когда он таки приходит, нас бьют в той или иной мере? И ещё — вы таки не хочете войти? У меня как раз случайно есть шо-нибудь вкусного.
Мужчины сидели в уютной Изиной столовой и неспешно лакомились вишнёвым штруделем. Настойчивый стук в дверь заставил их подпрыгнуть от неожиданности.
— То веками ждёшь и до лампочки, — проворчал Исаак, поднимаясь со стула и направляясь в прихожую, — То каждые пять минут пришествие..
Кантор Самуил понимающе кивнул и потянулся за следующим кусочком.
Через пару минут Исаак вернулся в столовую, изумлённо качая головой.
— А где мессия, ребе Изя? — спросил Самуил.
— Вы не поверите, но он, кажется, таки здесь, — Исаак показал гостю несколько новеньких купюр, — Приходил Василий, отдал долг, поинтересовался здоровьем жены. Сёма, как вы думаете, Рувиму уже лучше? Я хотел бы ещё кое-шо проверить…
Примечания
1 девушка
2 человек, некогда занимавшийся грузоперевозками на громадной пароконной телеге, именуемой «биндюгом». В настоящее время Б. является синонимом грубого, необразованного человека
3 начальник
4 горе
5 маленькая птичка
6 ругательство
7 сказка
8 старую жопу
9 пустая голова
10 нехорошо
11 счастье
12 деньги
13 любовник
14 прогулка
15 неудачник
16 яйца
17 сладости
18 сделка
19 незамужняя нееврейская девушка
20 во сне
21 темнота