Весна двухтысячного года,
Москва, Ильинские врата…
Отвратно мерзкая погода,
Машинный рёв и суета.
Не устаёт усердно падать
С небес на город мокрый снег,
Даруя мартовскую слякоть
Москве, вступившей в новый век.
Вступившей городом изъянов:
На фоне блеска и огней,
Ларьков и модных ресторанов
Бардак толпы простых людей.
В том бардаке лишь признавая
Своих забот туманный свет,
Они бегут не замечая
Старушки серый силуэт:
А та стоит, как на картинках
С разбитой, старенькой клюкой,
Горбата чуть, лицо в морщинках,
Ну а в глазах – живая боль,
В пальтишке стареньком, что носит
Печать давно минувших дней.
Она не милостыню просит,
Так не дано «сломаться» ей.
Ей память, нерушимым стержнем,
Не даст упасть в позорный мрак,
Всегда напомнив, как повержен
Когда-то был жестокий враг,
Как слёзы счастья не скрывая,
В Берлине, мелом на стене
Она писала: «Я – живая!
Мы победили! Смерть войне!»
Пройдут года потом, как малость
В заботах о земле родной,
Неслышно к ней подступит старость
Придёт заслуженный покой,
Но… власть её жестоко бросит
Голодной смертью погибать.
Она не милостыню просит,
Она не хочет умирать...
Ну а кругом в заботах вечных
Проходят люди взад, вперёд,
Но иногда мелькнёт беспечный,
Простой, гуляющий народ,
Из тех людей, кто праздно бродит,
Не торопясь в своих делах,
И к ним она тогда подходит
И скромно тронув за рукав,
Им тихо молвит: « Помогите
Дожить до завтрашнего дня.
За сколько сможете, купите
Вы пачку лезвий у меня.
Вот, посмотрите:
выпускались
Ещё в советские года.
От мужа моего остались…»
И тяжело вздохнув, она
Карман пальтишка раскрывает
И пачку лезвий достаёт.
И головы пред ней склоняет
«Простой, гуляющий» народ.
***
Пусть не украшен божьим нимбом
Её главы седой покров,
Она трагичный, светлый символ
Тяжёлых для страны годов.
А те, кто Отняв её крохи,
Живут средь долларовых груд,
Всего лишь прихвостни эпохи
Космополитов и иуд.
Москва, Ильинские врата…
Отвратно мерзкая погода,
Машинный рёв и суета.
Не устаёт усердно падать
С небес на город мокрый снег,
Даруя мартовскую слякоть
Москве, вступившей в новый век.
Вступившей городом изъянов:
На фоне блеска и огней,
Ларьков и модных ресторанов
Бардак толпы простых людей.
В том бардаке лишь признавая
Своих забот туманный свет,
Они бегут не замечая
Старушки серый силуэт:
А та стоит, как на картинках
С разбитой, старенькой клюкой,
Горбата чуть, лицо в морщинках,
Ну а в глазах – живая боль,
В пальтишке стареньком, что носит
Печать давно минувших дней.
Она не милостыню просит,
Так не дано «сломаться» ей.
Ей память, нерушимым стержнем,
Не даст упасть в позорный мрак,
Всегда напомнив, как повержен
Когда-то был жестокий враг,
Как слёзы счастья не скрывая,
В Берлине, мелом на стене
Она писала: «Я – живая!
Мы победили! Смерть войне!»
Пройдут года потом, как малость
В заботах о земле родной,
Неслышно к ней подступит старость
Придёт заслуженный покой,
Но… власть её жестоко бросит
Голодной смертью погибать.
Она не милостыню просит,
Она не хочет умирать...
Ну а кругом в заботах вечных
Проходят люди взад, вперёд,
Но иногда мелькнёт беспечный,
Простой, гуляющий народ,
Из тех людей, кто праздно бродит,
Не торопясь в своих делах,
И к ним она тогда подходит
И скромно тронув за рукав,
Им тихо молвит: « Помогите
Дожить до завтрашнего дня.
За сколько сможете, купите
Вы пачку лезвий у меня.
Вот, посмотрите:
выпускались
Ещё в советские года.
От мужа моего остались…»
И тяжело вздохнув, она
Карман пальтишка раскрывает
И пачку лезвий достаёт.
И головы пред ней склоняет
«Простой, гуляющий» народ.
***
Пусть не украшен божьим нимбом
Её главы седой покров,
Она трагичный, светлый символ
Тяжёлых для страны годов.
А те, кто Отняв её крохи,
Живут средь долларовых груд,
Всего лишь прихвостни эпохи
Космополитов и иуд.