Итак, здравствуйте. Перед вами настоящий автор рассказа "Просто друзья или дожди по счёту". Я не давала своего разрешения на размещение здесь моего текста,да ещё без ссылки на меня, но теперь должна же я доказать, что этот текст был написан мной!
Поэтому я бы хотела выложить ещё один свой текст (сравнить стили не составит труда). К сведению человека, который выложил здесь "Дожди", они уже публиковались...и с его стороны было несколько неосмотрительно выбрать именно этот текст.
В любом случае, я рада была прочитать комменты)))
Итак: Ледоход.
Ледоход.
Холодный речной ветер раскачивал и морозил маленькую тоненькую вербочку, снова и снова яростно налетал на неё, пригибал к земле, дёргал, нервничал и злился. Она единственная из всех деревьев не поддавалась ему – в такой холод выпустила листочки. Ветер всё надеялся заморозить их, заставить увять, проучить: мол, какие скорые, и не сидится вам в тёплом дереве, вот вам за вашу торопливость… Но листики и не думали мёрзнуть, они – то знали своё время, и верба гордо стояла на самом ветру – пушистенькая, счастливая, и на каждом маленьком листочке была тёплая меховая варежка… Она лишь посмеивалась над раздражённым ветром, и, дразнясь, хлестала его по спине гибкими плётками – ветвями. Так бывало каждую весну, но если ветер успевал за год выдуть из своей легкомысленной головы все неприятные воспоминания и раз за разом наступал на те же грабли, то маленькое деревце помнило всё.
Изредка ветру надоедало попусту изводить холод на тепло укутанную вербу, и он принимался за меня, точно специально вставшую здесь, чтобы немножко подбодрить его. На мне он мог отыграться – на мне была лёгонькая курточка, а рукавицы я, естественно, забыла дома. Ветер с лёгкостью задувал под вставшую колом куртку и обнимал меня своими ледяными ладонями. Но я всё равно не уходила, глядела вниз, на реку, далеко вытянув шею.
Белый покров, сковавший её, был пока нерушим и целостен.
«Ну, давай же! – мысленно подзуживала я реку.- Тебе нечего терять, кроме своих цепей!»
Но река раздумывала, ленилась и нежилась под слоем льда и снега, как под тёплым одеялом, всё никак не решаясь с ним расстаться. Когда же ей надоест сила, давящая на неё?
Я с тоской представляла, как река вздуется горбом, и запоёт, затрещит ломающийся на куски лёд. Упруго, облегчённо вздохнёт она, и станет доламывать свои оковы уже из чистого азарта.
- Ну, как, лёд тронулся?
Я вздрогнула от неожиданности и обернулась. За спиной никого не было…
- Эй! – снова тихонько окликнули меня. Я быстренько обернулась обратно, Володька стоял уже передо мной с огромной охапкой вербы.
- Нет пока! – грустно вздохнула я.
Что странно, он тоже вздохнул. Неужели тоже ждёт не дождётся, когда река, наконец, понесёт ледяные глыбы? Я почувствовала к нему симпатию… которая, впрочем, тут же прошла, как только он протянул мне вербные ветки. Я оглянулась на ощипанное деревце, увидела оставшиеся от обломанных веток пенёчки и тут же представила, как ветер торжествующе задувает в эти свежие, сочащиеся ещё соком раны, набивая в них грязь и ледяной колючий иней, радуясь, что взял реванш.
- Уходи немедленно! – закричала я, тут же убегая сама. Володька глядел на меня с обидой и непониманием, в растерянности растеряв всю вербу. Маленькие мохнатые рукавички как попало рассыпались в снежной грязи. А у Володьки глаза, оказывается, вербного цвета, - серые, мягкие. Он ведь даже не понял, почему я убежала! Да и как объяснить: деревце стало жалко? Не такая уж я защитница природы, просто это подло – вмешиваться в вековую войну между холодом и всем живым, выступая на стороне холода! Но мне всё равно стало невыносимо стыдно. Ну почему, почему я веду себя, как ребёнок?!
Вернувшись домой, я позвонила Даше, сердце которой было в очередной раз внепланово разбито. Есть люди, для которых страдать – что–то вроде профессии. И Дашка к ним принадлежит. Как всегда мне первым делом растолковали, что все парни – свиньи и лицемеры. Обычно я выражала сомнение, и мы начинали долгий спор, в конце которого свиньёй и лицемеркой оказывалась уже я. Но теперь я помалкивала, полностью сосредоточившись на сочувственных «ах, он ля-ля-ля…», « а ты что?», «а он что?», «ах, он ля-ля-ля…», «я тебя так понимаю!» Большего от меня и не требовалось, и всё это, по крайней мере, позволяло мне отвлечься от жуткого недовольства собой. Вот Дашка не поддаётся самогрызению; да, у неё бывают периоды, когда она злится на весь свет, на всех – всех парней, но ей и в голову не может прийти, что она тоже в какой – то степени в этом виновата… Да и потом, когда это проходит (через пару дней0, Дашка вновь бросается в омут с головой. Причём, есть у меня подозреньице, что ей просто скучно долго встречаться с одним и тем же парнем, и она сама их бросает, просто для того, чтобы попереживать и помучаться.
- А что у тебя с Володькой?
Я едва не свалилась со стула. Точно лёд завтра тронется: Дашка заинтересовалась кем–то, кроме своей собственной любимой персоны!
Не буду ей ничего рассказывать. Не такие уж мы подруги.
- Ничего особенного…
Дашка облегчённо вздохнула. От неё не требовалось выслушивать мой горячий монолог, а мои чувства ей были вообще-то по барабану. Нет, Дашка не толстокожая, просто её мало что на самом деле интересует.
Володька не позвонит: гордый. Скорее телефон себе оборвёт, чтобы не было соблазна, но первый – ни за что. Он-то уверен, что я глупая, и странная, и непоследовательная, и вообще разучилась хоть что-то чувствовать, а сердце у меня холодное и твердое, и блестит на солнышке, как кусочек льда… Впрочем, может быть, я действительно такая?
- Мама, - спросила я. – Я самолюбивая и злая?
Мама взглянула удивлённо.
- Не поздновато у тебя проблемы роста? – нехотя буркнула она.
Какие проблемы роста? Она вообще живёт в этом мире? Мне просто жаль, что я обидела Володьку – парня с такими мягкими глазами вербного цвета…
Через два дня я снова отправилась на реку, где я могла отвлечься. Сегодня ветер не так зверствовал, но у меня слёзы наворачивались на глаза при одном лишь взгляде на жалкую куцую вербочку. Я ведь даже не пыталась объяснить Володьке, из-за чего обиделась. Вряд ли бы понял, конечно, но ведь я не пыталась…
- Что, пошёл лёд?
Я обернулась, на этот раз с радостью. Володька стоял у меня за спиной и безмятежно улыбался. От радости, что не надо ничего говорить, объяснять, спорить, что он такой милый, надёжный и понимающий, и вообще, такой весь Володька, и никем иным просто не может быть, что я, не выдержав, кинулась к нему на шею… Жестом, не лишённым робкой деликатности, он обнял меня и, попытавшись заглянуть в мои опущенные глаза, тихо спросил:
- Подтаял?
Я ожидала совершенно другого вопроса, уже почти морально была к нему готова, и меня ошарашил его настойчивый интерес к тому, что сейчас теоретически не должно было его волновать. Я очень смутилась, хотя Володька и не пытался высвободиться из моих объятий.
- Даже и не думал! – с каким-то вызовом произнесла я.
- Грустно, когда лёд мешает реке бежать… - напряжённо протянул он.
И всё же я думала, он скажет что-то другое… Мы распрощались. Стояние на холоде вообще не способствует продолжительности свиданий… Свиданий?! С каких это пор? И с какой стати? Хорошо всё-таки, что мои мысли никто не сможет прочитать.
Когда я вернулась домой, во мне вдруг проснулась неуёмная энергия.: хотелось смеяться прыгать и совершать безумства. Одно безумство я себе позволила: достала из морозильника торт – мороженое, вывалила в глубокую салатницу весь брикет, полила его сверху моим обожаемым вишнёвым вареньем и решительно всадила в него нелепо крохотную ложечку для горчицы… Мысли у меня в голове были такие же сладкие, вкусные и тягучие, как варенье, и с такими же кусочками вишен… Естественно, за всё хорошее приходится платить, - утром я проснулась с жесточайшей ангиной. Провалялась я целую неделю, но даже сквозь горький запах лекарств чувствовала аромат вишнёвого варенья.
Едва мне разрешили вставать, как я при первой же возможности улизнула на речку. Лёд уже вовсю таял; понемногу, но всё уверенней пригревало солнышко, а я, естественно, наученная прежним горьким опытом, закуталась до самой макушки… И теперь, тихо дурея от жары, я размышляла о превратностях судьбы. Ветра не было вообще.
Я отказалась признаться в том, что собираюсь ждать Володьку, ещё по дороге сюда. Что-то я в последнее время слишком часто о нём думаю. Уже не только с вербой, которая, кстати, уже отшелушилась, сравнивала я цвет этих красивых глаз. И рыхлый, мягкий лёд тоже напоминал мне о них, словно насмехаясь.
- Растаял лёд?
- Почти…почти…- улыбнулась я, стараясь смягчить мой охрипший после болезни голос.
- Это видно.
Просто странно, сколько восторга вызывает у него весенний ледоход.
- Но ещё не совсем растаял. Думаешь, нужно ещё немножко подождать?
- Совсем чуть – чуть, - ответила я.
- Завтра?
- Или через три дня…
Ровно через три дня я пришла снова. Река уже упрямо несла в своих сизых водах обломки синих льдин. Разумеется, лёд не такой уж синий… Но не очень-то хочется признавать, что он серый, как вербные пушистики. Ветер опять вернулся и всё никак не мог угомониться, надеясь возвратить зиму, дуя и напуская тройного холода; деревце неподалёку всё ещё залечивало нанесённые ему раны, вокруг по-прежнему было слякотно и грязно, но это место уже не казалось мне неподходящим для встреч влюблённых. Теперь это было самое романтическое место на земле.
- Ты что, не любишь вербу?
- Люблю…очень люблю! – выдохнула я, целуя его глаза.
- Пошёл, значит, лёд? – лукаво спросил Володька.
- Совсем – совсем растаял…
Я приложила руку к сердцу, поняв, наконец, о чём он всё это время спрашивал.