Жители русских деревень ханжеством в старину отнюдь не отличались. Хозяйственные обряды переплетались с эротикой, да и в семейной жизни нравы царили вполне свободные.
Диковинное, на взгляд приезжего горожанина, зрелище можно было наблюдать, в общем-то, ещё недавно в заонежских деревнях. Скажем, идёт такой гость вдоль околицы и видит: на пороге предбанника мужчина и женщина, сбросив одежды, совершенно открыто занимаются любовью. Да так увлечённо, самозабвенно это делают, ничуть не стесняясь. Просеменит мимо них соседка, тяжело прошагает сосед – не отвернутся, пожелают искренне: "Бог в помощь!" А парочка и не ответит – не до того…
"Простота нравов! – мог мысленно осудить горожанин. - Разврат!" И ошибся бы. Потому что интимный процесс в дверном проёме затевался "не забавы ради"... Объяснение тут следующее: рыбак (или охотник) собирался на промысел и, чтобы улов был богатым, обычай требовал особого ритуала - муж приказывал жене до захода солнца истопить баньку, затем они отправлялись туда вместе, обязательно на пороге совершали предусмотренную традициями процедуру, после чего глава семейства мылся в одиночестве и к благоверной больше не прикасался. Даже брать что-либо из её рук ему теперь не следовало.
Российские этнографы собрали много удивительного, поучительного и забавного, позволяющего представить, как издревле на Руси относились к тому, что позже было объявлено запретным, греховным и стыдным. Но запрещай, не запрещай, а ещё в ХVII веке западноевропейский дипломат Адам Олеарий отмечал: "русские часто говорят о сладострастии, пороках, разврате и любодеянии, рассказывают всякого рода срамные сказки". Конечно, важно, какими мерками пользоваться, определяя "срамное".
Иногда в деревнях, к примеру, случалось, выскакивали обнажёнными в ночную темень сразу все деревенские "честные вдовы" и привидениями носились окрест именно тогда, когда трудолюбивые мужики опахивали поля. Неужели, истосковавшись по ласке в холодных постелях, соблазняли крестьян, вырвавшихся из-под надзора бдительных супружниц? Нет. Верили: подобным образом можно защитить деревню от сибирской язвы - "коровьей смерти". От сорняка-овсюга спасались иначе - выбиралась самая юная жница и поручалось ей на рассвете голой обежать земли селения. Ну а если какая-нибудь женщина встречала в лесу медведя, ей, утверждали, надо только поднять до пупа юбку и выпятить перед зверем своё сокровеннейшее место: в испуге умчится, мол, косолапый! (Вряд ли он напугается).
Никто не стыдил, не позорил каких-нибудь Ивана с Марьей, ранним утром застигнув их на меже в позе весьма недвусмысленной. Понимали: плох нынче у Ивана урожай, надо ему, как дедами заведено, раскачать землю-матушку, авось отзовётся...
Был, правда, и ещё способ - молодожёнов укладывали на постель со снопами, зерно из которых впоследствии шло на засев. Надеялись: уж в первую-то ночь новобрачные поусердствуют, зёрна воспримут их пыл и огонь любовный пойдёт по весне в могучий рост.
Впрочем, наделяли детородные органы и другими волшебными свойствами. Надвигается, положим, чёрная туча, грозящая градом. Вернейшее средство отогнать её – нацелить на злодейку мужское естество (гыыы, представил). Или, допустим, попадётся колдун, замышляющий недоброе, его тоже можно нейтрализовать, положив лишь руку на то, что у тебя "выше коленей, ниже пупка". Бесовская власть тут же и кончится.
В церковных документах ХVI века нередки свидетельства вроде: "аще два брата с единою женою осквернятся или две сестре с единым мужем..." Упоминается и "толока" - групповой секс, сопутствующий богопротивным игрищам в ночь на Ивана Купалу, когда "есть мужем и отроком великое падение на женское и девичье шатание. Тако же и женам мужатым беззаконное осквернение тут же". Они, мужатые, на этих языческих празднествах получали возможность, ускользнув от супруга, соединиться, пусть и накоротке, наспех, с тем, кто в действительности сердцу мил.
А веселье юной девицы частенько завершалось здесь "растлением девства", что вскоре обнаруживалось, и начиналось расследование: взяли ли её "хытростью" (т.е. обманув посулами прислать сватов) или наличествовал "блуд осильем"? И хотя в крестьянской среде на "девичье баловство" смотрели снисходительно, а многие из невест до свадьбы приживали по два-три ребёнка, причём от разных отцов, соблазнителей наказывали: на кого-то накладывали епитимью, обязывающую соблюдать четырёхлетний пост, кого-то приговаривали к денежному штрафу в качестве моральной компенсации - должен был совратитель отдать семье, из которой пострадавшая, треть своего имущества.
Любопытны тогдашние предпочтения сильного пола. Фольклор запечатлел облик тех, как мы сейчас сказали бы, секс-бомб: высокий рост, густые волосы, "полнота, круглота и румянец лица", плавная походка. Кроме того, "титьки по пуду" (аааа, блин), "лилейная" (нежная) кожа, широкая вагина - "с решето" (интересно, это как).
Разумеется не все соответствовали такому стандарту, потому что родители, боясь, как бы их дочь не лишили целомудрия раньше времени, спешили выдать её замуж в 12-14 лет. Подросток, она совсем не была готова к физической близости с мужем, как правило, уже зрелым парнем, томимым отнюдь не смутными желаниями. И тогда на выручку дочери (сострадая, конечно же, и зятю) являлась решительная тёща - любящая мать и жертва обстоятельств, а может, и просто похотливая баба, которая поможет и тому и другому.
Судя по епитимийникам - сборникам исповедных вопросов, распространявшимся среди священников для служебного пользования, - греховные связи зятьёв и тёщ вскрывались в обилии. Поэтому, наверное, церковь даже перестала относить их к супружеской измене, которая наказывалась пятнадцатью годами поста. За неоднократное же соитие тёщи и зятя давалось только пять лет епитимьи.
На исповеди батюшка дотошно выспрашивал и мужа, и жену, как они любят друг друга. Не из праздного интереса: так было должно. И не эмоции подразумевались, а "прилежание любодейское": "Не ты ли, дочь моя, сверху? Не сзади ли Степан тебя тешит?" (А может и не Степан).
Рекомендуемые вопросы охватывали "блуд в непотребно естьство в рот", "блуд чрес естьство в афедрон (анальный секс)", "блуд с собой до испущениа", "жена в собе блуд творит"... Прихожанам настойчиво советовалось сообщать духовникам о любой попытке супруга или супруги разнообразить интимную жизнь, как считалось, противоестественным образом, о нарушении запрета "имети приближенье" по средам, пятницам и субботам. О том, что "слились телами с проникновением", а иконы, как положено при этом, не занавесили, нательные крестики не сняли…
- Грех! Грех! - сокрушался священник, и никто не спорил, но, выйдя из церкви, вздыхал крестьянин облегчённо:
- Грех - пока ноги вверх, а опустил -так Бог и простил!
Ходила такая поговорка в народе. А, вздохнув, мужик отправлялся к бабке-знахарке, чтобы накормила воробьиным сердцем, - воробью на Руси приписывалось свойство повышать половую потенцию мужчины.
В одном из лечебников утверждалось: кого замучила "нестоиха" (чумовое словечко), необходимо поймать тридцать воробьёв (ого!), испарить их в горшке без воды и дать съесть страдальцу, "и будет у него михирь стояти". На женщину то же воробьиное сердце действовало противоположно - проглотит и пропадёт у неё начисто охота шастать по ночам к соседу-холостяку.
Имелось снадобье и помощнее - яички чёрного кота ( так вот откуда у женщин страсть к кастрации домашних любимцев), которые зажаривали на сильном огне и разжёвывали с картошкой и хрустящим огурцом. Последствия были, рассказывают, впечатляющими - любая дурнушка, и пьяными-то отвергаемая с руганью, становилась объектом похотливых вожделений, и - отчаянная! - гордилась, слыша про себя заслуженное: "Б...ь!"
Прозвище это обрело нынешний свой смысл уже ближе к нашему времени. В Древней Руси слово "б...ение" было синонимом пустословия, болтовни. "Б…ь" означало то же самое, что обманщик, суеслов, вздор, пустяки, ложь... Только в ХVII веке это слово стало грубым.
Ну, это - между прочим. Что же касается народной традиции, то половая жизнь воспринималась просто, вещи назывались своими именами и при этом не возникало ощущения, что речь идёт о чём-то греховном, грязном.
Ну что похабного в том, что, высевая зерно, мужик подчас снимал штаны, и как бы имитировал соитие с землёй, а при посадке огурцов бегал со спущенными портками вокруг грядки, желая, чтобы огурцы выросли такие же, как его половой член? . Скорее это похоже на бесшабашный праздник плоти, на игру, на фантазию. На творчество, наконец, продолжающееся и в фольклоре.
Часто приходится видеть слово из трёх букв на стенах в подъездах, общественных туалетах и на заборах... И вот вам факт для размышления: эти три буквы специально процарапывались на северно-русских прялках для придания им магической силы. О как!