На uCrazy 9 лет 20 дней
Воспоминания матроса катера "Малый охотник"
Пост опубликован специально для Бухарика!
Наша рота радистов располагалась не в кремле, а жили мы в землянках, где раньше были заключённые–«слоновцы» (Соловецкий лагерь особого назначения). Землянки представляли собой низкие сооружения с трёхъярусными койками. Всего в землянке было 50 человек по 25 в каждой смене.
Нас кормили по тем временам отменно: три раза в день. Утром чай и хлеб (примерно 300г.) с маслом (каши не было), ещё давали сахар, на обед – три блюда, включая компот, на ужин тоже что-то сытное. Летом мы питались просто прекрасно. Никогда в жизни больше не видел столько морошки, брусники, клюквы, голубики. Там, в северных лесах столько этих ягод!
Это было в 44-м году. Я был распределён на Северный флот во Второй гвардейский краснознамённый Печенгский дивизион морских охотников, и стал радистом на катере МО–433. На нем было два офицера, 18 человек матросов и старшин, в том числе два радиста. Когда выходили в море, вахту несли по очереди в течение 6 часов. Наш катер был специальным кораблём по борьбе с подводными лодками. На нем имелись маленькие глубинные бомбы весом в 32 кг, которые мы сбрасывали руками, и большие – весом в 170 кг, которые скатывали за корму по рельсам. Ещё мы ставили мины на фарватерах у берегов Норвегии. Приходилось расстреливать плавающие мины, представлявшие опасность для судоходства. Эта операция довольно сложная. Необходимо было определить оптимальное расстояние между катером и миной: достаточно близкое, чтобы попасть в неё снарядом из орудия, и вместе с тем соблюсти нужную дистанцию, чтобы не пострадать самим при взрыве мины.
Помимо охоты за подводными лодками, нашей задачей (вместе с другими кораблями охранения) было встречать и сопровождать вблизи полуострова Рыбачий английские и американские конвои. Они осуществляли огромные по своим размерам поставки Советскому Союзу вооружений, оборудования и продовольствия нашими союзниками по антигитлеровской коалиции в единственный на Севере незамерзающий порт Мурманск. В момент захода кораблей конвоя в Кольский залив (и выхода из него) они особенно нуждались в защите от возможных атак немецких подводных лодок.
Условия плавания в Баренцевом море были экстремальные. Собственного тепла в помещениях катера, за исключением машинного отделения, не было. Тепло могло поступать только со стороны: от плавбазы или другого корабля, имевшего пар. Шланг с паром присоединялся к катеру специальным устройством, пар проходил через систему отопления и выходил наружу. В кубриках становилось тепло, но слишком влажно. В море приходилось терпеть холод по 2-3 дня (обычный срок пребывания катера в море). Другое неодолимое обстоятельство – сырость. В походе нередко штормило, палубу заливало ледяной водой. При минусовой температуре воздуха это приводило к обледенению. Доставалось всем. Страшно не было. Ведь катер был небольшой по размерам и водоизмещению. Помню, выйдешь на корму покурить (только там разрешалось курение). Стоишь, за что-нибудь держишься: вот катер накренился под углом в 45 градусов, потом накренился на другой борт, а тут идёт волна похожая на гору. Передвигаться по катеру можно было перебежками от одной надстройки к другой. Лови момент, чтобы не оказаться за бортом. Но это всё – специфика моря, экстремальная ситуация, к которой привыкаешь.
Иногда удавалось погреться в машинном отделении. Ложились там на работающий мотор (между крышкой цилиндров и выхлопной трубой), сохли и отогревались. А порой, бывало, задремлешь на время, потом проснёшься – а бок-то весь напекло. Переворачиваешься на другую сторону.
Питались в море сухим, так называемым бортовым, пайком, в который входили американские консервы, сыр, тушёнка, плитка шоколада каждый день. Кок не мог приготовить горячие блюда потому, что катер очень сильно качало («первое» бы обязательно расплескалось). Сухой паёк запивали чаем, а настоящая еда была только у плавбазы. Только в тихую погоду удавалось состряпать обед.
Запомнившихся эпизодов много. Яркие впечатления остались от охоты на немецкие подводные лодки. Время от времени катер отправлялся на так называемую «свободную охоту». Это когда командир получал задание обследовать определённый район моря. Катер уходил в одиночное плавание. Во время «свободной охоты» успех во многом зависел от работы гидроакустиков. Гидроакустический пост был оборудован шумопеленгатором и гидролокатором. Первый использовался при неработающих моторах, второй позволял «видеть» подводную обстановку на ходу и с большей степенью точности обнаруживать цель и устанавливать её местонахождение. Но, по правде сказать, степень точности определения координат цели была невысокой. Приборы образца 1944-1945 гг. были несовершенны.
При обнаружении цели командир объявлял боевую тревогу, вставал у экрана локатора, выяснял курс, скорость и глубину погружения лодки. Соответственно называл боевой курс катера, время бомбометания, глубину, на которую нужно было установить взрыватели глубинных бомб. Однажды в Мотовском заливе с помощью гидроакустических приборов была обнаружена немецкая подводная лодка. Казалось, вот она удача: глубины небольшие, возможности манёвра у лодки ограничены. Раз за разом катер ложился на боевой курс, сбрасывал бомбы, но поразить цель не удавалось. За кормой вставали огромные столбы воды и дыма от взрывов. После бомбометания катер разворачивался, и команда осматривала место взрывов, конечно же, с надеждой на успех. Нами овладевал охотничий азарт. Экипаж буквально сгорал от желания победить в борьбе на уничтожение. Увы, не получилось. Несовершенство гидролокационного оборудования тех лет сказывалось на результатах атак. Видимо, и командир немецкой лодки был опытным моряком. Ему удавались спасательные манёвры…
Другой эпизод, о котором мне хочется рассказать, случился в самом конце войны, а именно – 30 апреля. До победы оставалось 9 дней. Наш катер только что вернулся из похода. Поужинали. Неожиданно из штаба дивизиона появился командир и скомандовал: «Тридцать третий – на катер!» Быстро отдали носовой и кормовой концы, убрали трап, и катер устремился на выход из Кольского залива. Командир объявил, что неподалёку от входа в Кольский залив терпит бедствие американский фрегат, он подорвался на мине. Фрегаты обычно сопровождали северные конвои.
Выйдя в открытое море, мы увидели огромный столб дыма и горящий фрегат. Носовая часть у него была оторвана. Огонь охватил не только смертельно раненый корабль, но и море вокруг него (загорелось топливо, вылившееся на воду после взрыва). Наш катер приблизился к фрегату. Несколько человек на кормовых надстройках размахивали в отчаянии руками, взывая о помощи. Но спасти их было нельзя.
Во-первых, из-за горящего моря, во-вторых, не исключалась возможность взрыва боеприпасов: на палубе фрегата буквально штабелями были уложены глубинные бомбы. Командир принял решение спасать тех, кто находился на спасательных плотах вне зоны огня. Риск был тоже велик, но без риска войны не бывает. С плотов снимали замерзающих ослабевших раненых. Некоторые моряки были одеты в куртки, свитера, но многие имели на себе лишь нательное бельё. Вода в Баренцевом море весной около + 4 градуса по Цельсию. Надо быть очень сильным, чтобы не замёрзнуть в этих условиях. Тех, кто покрепче, разместили в кубриках, ослабевших от холода – в машинном отделении. Всего с двух плотов приняли на борт 22 человека. Всех как могли одели, дали спирта, согрели, напоили горячим чаем. Благо случилась штилевая погода, что облегчало спасательные работы. Когда они были закончены, мы направились в Полярное – главную базу Северного флота, где на причале нас ожидали медицинские работники. Выполнив свой долг, катер вновь возвратился в район бедствия. Пожар продолжался, поэтому было принято решение расстрелять фрегат из орудий. В любую минуту могли взорваться боеприпасы. Фактически вход в Кольский залив и выход из него были заблокированы. Вместе с другим американским фрегатом, подошедшим к погибавшему собрату, мы открыли стрельбу из пушек. Под утро 1-го мая сильнейший взрыв потряс округу. Сняв с головы бескозырки, в молчании прощались мы с американскими моряками и погибшим кораблём.
Отношения с американцами были дружеские, союзнические. При случае американцы делились с нами, чем могли. Так, после спасательной операции мы подошли к американскому корвету, и пока командиры общались друг с другом, матросы спустили нам два ящика с апельсинами, сигаретами, виски, и попросили принять это как подарок.
Помню, 1945 год я встречал на гауптвахте в Полярном. Вечером нам приказали надеть уставную форму одежды и направили обеспечивать празднование Нового года на катке жителями Полярного, а также советскими, американскими и английскими моряками, сошедшими с кораблей на берег. Погода была тихой, всю ночь шёл снег, и мы расчищали от него лёд. В эту новогоднюю ночь мы выпили за дружбу, за победу. Вместе веселились. Было замечательное праздничное настроение.
Командиром был у нас молодой старший лейтенант, 26 лет. Между собой мы его любовно называли «Володя» и относились к нему очень тепло. Он был человеком строгим, справедливым и серьёзным. Требовал безукоризненного исполнения Устава корабельной службы. Помню, попал я на гауптвахту под Новый 1945 год из-за того, что по молодости затеял борьбу со своим другом на палубе – вахтенным по катеру. Вот командир и выдал нам по пять суток ареста. Он очень хорошо содержал наш катер, который всегда находился в постоянной готовности к плаванию. У нас не было прямых видимых контактов с противником. Не погибло ни одного корабля из тех, кого мы сопровождали.
Войну я закончил у посёлка Териберка. Мы охраняли с моря большой транспорт, накануне торпедированный немецкой лодкой. Транспорт не утонул, а лишь надломился посредине, сохранив плавучесть. Его отбуксировали к берегу на мелководье, а чтобы он не подвергся повторной атаке, нашему катеру было приказано «слушать» море. Я нёс радиовахту. Одним ухом слушал базу (на случай каких-либо указаний), другим – эфир. И вот слышу голос Левитана, который сообщил о подписании акта о безоговорочной капитуляции Германии. Я спустился в каюту к командиру и сообщил долгожданную новость. Его первая реакция была такова: «Ах, чёрт возьми, так и не удалось потопить лодку!» Таков был военный азарт.
Нас кормили по тем временам отменно: три раза в день. Утром чай и хлеб (примерно 300г.) с маслом (каши не было), ещё давали сахар, на обед – три блюда, включая компот, на ужин тоже что-то сытное. Летом мы питались просто прекрасно. Никогда в жизни больше не видел столько морошки, брусники, клюквы, голубики. Там, в северных лесах столько этих ягод!
Это было в 44-м году. Я был распределён на Северный флот во Второй гвардейский краснознамённый Печенгский дивизион морских охотников, и стал радистом на катере МО–433. На нем было два офицера, 18 человек матросов и старшин, в том числе два радиста. Когда выходили в море, вахту несли по очереди в течение 6 часов. Наш катер был специальным кораблём по борьбе с подводными лодками. На нем имелись маленькие глубинные бомбы весом в 32 кг, которые мы сбрасывали руками, и большие – весом в 170 кг, которые скатывали за корму по рельсам. Ещё мы ставили мины на фарватерах у берегов Норвегии. Приходилось расстреливать плавающие мины, представлявшие опасность для судоходства. Эта операция довольно сложная. Необходимо было определить оптимальное расстояние между катером и миной: достаточно близкое, чтобы попасть в неё снарядом из орудия, и вместе с тем соблюсти нужную дистанцию, чтобы не пострадать самим при взрыве мины.
Помимо охоты за подводными лодками, нашей задачей (вместе с другими кораблями охранения) было встречать и сопровождать вблизи полуострова Рыбачий английские и американские конвои. Они осуществляли огромные по своим размерам поставки Советскому Союзу вооружений, оборудования и продовольствия нашими союзниками по антигитлеровской коалиции в единственный на Севере незамерзающий порт Мурманск. В момент захода кораблей конвоя в Кольский залив (и выхода из него) они особенно нуждались в защите от возможных атак немецких подводных лодок.
Условия плавания в Баренцевом море были экстремальные. Собственного тепла в помещениях катера, за исключением машинного отделения, не было. Тепло могло поступать только со стороны: от плавбазы или другого корабля, имевшего пар. Шланг с паром присоединялся к катеру специальным устройством, пар проходил через систему отопления и выходил наружу. В кубриках становилось тепло, но слишком влажно. В море приходилось терпеть холод по 2-3 дня (обычный срок пребывания катера в море). Другое неодолимое обстоятельство – сырость. В походе нередко штормило, палубу заливало ледяной водой. При минусовой температуре воздуха это приводило к обледенению. Доставалось всем. Страшно не было. Ведь катер был небольшой по размерам и водоизмещению. Помню, выйдешь на корму покурить (только там разрешалось курение). Стоишь, за что-нибудь держишься: вот катер накренился под углом в 45 градусов, потом накренился на другой борт, а тут идёт волна похожая на гору. Передвигаться по катеру можно было перебежками от одной надстройки к другой. Лови момент, чтобы не оказаться за бортом. Но это всё – специфика моря, экстремальная ситуация, к которой привыкаешь.
Иногда удавалось погреться в машинном отделении. Ложились там на работающий мотор (между крышкой цилиндров и выхлопной трубой), сохли и отогревались. А порой, бывало, задремлешь на время, потом проснёшься – а бок-то весь напекло. Переворачиваешься на другую сторону.
Питались в море сухим, так называемым бортовым, пайком, в который входили американские консервы, сыр, тушёнка, плитка шоколада каждый день. Кок не мог приготовить горячие блюда потому, что катер очень сильно качало («первое» бы обязательно расплескалось). Сухой паёк запивали чаем, а настоящая еда была только у плавбазы. Только в тихую погоду удавалось состряпать обед.
Запомнившихся эпизодов много. Яркие впечатления остались от охоты на немецкие подводные лодки. Время от времени катер отправлялся на так называемую «свободную охоту». Это когда командир получал задание обследовать определённый район моря. Катер уходил в одиночное плавание. Во время «свободной охоты» успех во многом зависел от работы гидроакустиков. Гидроакустический пост был оборудован шумопеленгатором и гидролокатором. Первый использовался при неработающих моторах, второй позволял «видеть» подводную обстановку на ходу и с большей степенью точности обнаруживать цель и устанавливать её местонахождение. Но, по правде сказать, степень точности определения координат цели была невысокой. Приборы образца 1944-1945 гг. были несовершенны.
При обнаружении цели командир объявлял боевую тревогу, вставал у экрана локатора, выяснял курс, скорость и глубину погружения лодки. Соответственно называл боевой курс катера, время бомбометания, глубину, на которую нужно было установить взрыватели глубинных бомб. Однажды в Мотовском заливе с помощью гидроакустических приборов была обнаружена немецкая подводная лодка. Казалось, вот она удача: глубины небольшие, возможности манёвра у лодки ограничены. Раз за разом катер ложился на боевой курс, сбрасывал бомбы, но поразить цель не удавалось. За кормой вставали огромные столбы воды и дыма от взрывов. После бомбометания катер разворачивался, и команда осматривала место взрывов, конечно же, с надеждой на успех. Нами овладевал охотничий азарт. Экипаж буквально сгорал от желания победить в борьбе на уничтожение. Увы, не получилось. Несовершенство гидролокационного оборудования тех лет сказывалось на результатах атак. Видимо, и командир немецкой лодки был опытным моряком. Ему удавались спасательные манёвры…
Другой эпизод, о котором мне хочется рассказать, случился в самом конце войны, а именно – 30 апреля. До победы оставалось 9 дней. Наш катер только что вернулся из похода. Поужинали. Неожиданно из штаба дивизиона появился командир и скомандовал: «Тридцать третий – на катер!» Быстро отдали носовой и кормовой концы, убрали трап, и катер устремился на выход из Кольского залива. Командир объявил, что неподалёку от входа в Кольский залив терпит бедствие американский фрегат, он подорвался на мине. Фрегаты обычно сопровождали северные конвои.
Выйдя в открытое море, мы увидели огромный столб дыма и горящий фрегат. Носовая часть у него была оторвана. Огонь охватил не только смертельно раненый корабль, но и море вокруг него (загорелось топливо, вылившееся на воду после взрыва). Наш катер приблизился к фрегату. Несколько человек на кормовых надстройках размахивали в отчаянии руками, взывая о помощи. Но спасти их было нельзя.
Во-первых, из-за горящего моря, во-вторых, не исключалась возможность взрыва боеприпасов: на палубе фрегата буквально штабелями были уложены глубинные бомбы. Командир принял решение спасать тех, кто находился на спасательных плотах вне зоны огня. Риск был тоже велик, но без риска войны не бывает. С плотов снимали замерзающих ослабевших раненых. Некоторые моряки были одеты в куртки, свитера, но многие имели на себе лишь нательное бельё. Вода в Баренцевом море весной около + 4 градуса по Цельсию. Надо быть очень сильным, чтобы не замёрзнуть в этих условиях. Тех, кто покрепче, разместили в кубриках, ослабевших от холода – в машинном отделении. Всего с двух плотов приняли на борт 22 человека. Всех как могли одели, дали спирта, согрели, напоили горячим чаем. Благо случилась штилевая погода, что облегчало спасательные работы. Когда они были закончены, мы направились в Полярное – главную базу Северного флота, где на причале нас ожидали медицинские работники. Выполнив свой долг, катер вновь возвратился в район бедствия. Пожар продолжался, поэтому было принято решение расстрелять фрегат из орудий. В любую минуту могли взорваться боеприпасы. Фактически вход в Кольский залив и выход из него были заблокированы. Вместе с другим американским фрегатом, подошедшим к погибавшему собрату, мы открыли стрельбу из пушек. Под утро 1-го мая сильнейший взрыв потряс округу. Сняв с головы бескозырки, в молчании прощались мы с американскими моряками и погибшим кораблём.
Отношения с американцами были дружеские, союзнические. При случае американцы делились с нами, чем могли. Так, после спасательной операции мы подошли к американскому корвету, и пока командиры общались друг с другом, матросы спустили нам два ящика с апельсинами, сигаретами, виски, и попросили принять это как подарок.
Помню, 1945 год я встречал на гауптвахте в Полярном. Вечером нам приказали надеть уставную форму одежды и направили обеспечивать празднование Нового года на катке жителями Полярного, а также советскими, американскими и английскими моряками, сошедшими с кораблей на берег. Погода была тихой, всю ночь шёл снег, и мы расчищали от него лёд. В эту новогоднюю ночь мы выпили за дружбу, за победу. Вместе веселились. Было замечательное праздничное настроение.
Командиром был у нас молодой старший лейтенант, 26 лет. Между собой мы его любовно называли «Володя» и относились к нему очень тепло. Он был человеком строгим, справедливым и серьёзным. Требовал безукоризненного исполнения Устава корабельной службы. Помню, попал я на гауптвахту под Новый 1945 год из-за того, что по молодости затеял борьбу со своим другом на палубе – вахтенным по катеру. Вот командир и выдал нам по пять суток ареста. Он очень хорошо содержал наш катер, который всегда находился в постоянной готовности к плаванию. У нас не было прямых видимых контактов с противником. Не погибло ни одного корабля из тех, кого мы сопровождали.
Войну я закончил у посёлка Териберка. Мы охраняли с моря большой транспорт, накануне торпедированный немецкой лодкой. Транспорт не утонул, а лишь надломился посредине, сохранив плавучесть. Его отбуксировали к берегу на мелководье, а чтобы он не подвергся повторной атаке, нашему катеру было приказано «слушать» море. Я нёс радиовахту. Одним ухом слушал базу (на случай каких-либо указаний), другим – эфир. И вот слышу голос Левитана, который сообщил о подписании акта о безоговорочной капитуляции Германии. Я спустился в каюту к командиру и сообщил долгожданную новость. Его первая реакция была такова: «Ах, чёрт возьми, так и не удалось потопить лодку!» Таков был военный азарт.
Комментарии3
